Она давно перестала воспринимать Гробыню какврага. Ее отношения со Склеповой балансировали на весах вражды-дружбы и, пожалуй,даже слегка с перевесом в сторону дружбы. Порой Таня ловила себя на мысли, чтонекоторые вещи может сказать только Гробыне. Та была цинична, умна и умелапонятно разобраться в самой непонятной ситуации.

– Так вот, Гроттерша! Можешь и дальшесмотреть в окно и делать вид, что у тебя заложило уши. Я-то знаю, что ты нислова не пропускаешь. Знаешь, почему у тебя все так сложно? Ты идеалистка влюбви и в дружбе. Идеалистка и максималистка. Понимаешь, что это такое? Засловарем бегать не надо?

Таня промолчала, играя кистью Черных Штор.Склепова метко запустила в нее своим браслетом.

– Ты во всем жаждешь абсолютногосовершенства. Уж любовь так любовь, дружба так дружба – и чтобы никакихполумер, и чтобы все с заглавной буквы. А жизнь-то как раз и есть полумеры.Объяснить?

– Объясни.

– М-м-м-м… Ну предположим, Гроттерша, утебя есть веревка. Прочная длинная веревка. На ней запросто можно вытащить изямы упавшего ослика, но бегемота она не выдержит. Оборвется вместе с бегемотом.Так и любовь с дружбой – такие же веревочки. Я вот общаюсь, положим, счеловеком, и хорошо мне с ним, а знаю, что, как только я веревочку-то перегружуи вместо ослика чего потяжелее привешу, веревочка раз – и лопнула. В общем,мораль такая: дружи, люби, да только слишком больших надежд не возлагай испиной не поворачивайся. Мало ли что? Вдруг обнаружишь там столовый ножик и тригробовых гвоздя. Ясно тебе?

– Нет. Ты какую-то грязь говоришь!

– То-то и оно, что тымаксималистка, – усмехнулась Гробыня. – Тебе или все и без хлеба илиничего. Или всего Валялкина и пусть под рукой все время будет, как собачкаБобик, или никакого Валялкина. Зализина-то его хоть и по-дурацки любит, но затотаким, какой он есть… То же самое и с дружбой. Сегодня нам по пути, и – ладно!А завтра, может, ты меня съешь или я тебя съем. Чего загадывать-то, как чтоповернется?

– Ты вообще думаешь, что говоришь?

– Не-а, не особо думаю. Зато я говорю то,что делаю!.. Ладно, Танька, я замолкаю! Так и быть, можешь немного понянчитьсясо своими иллюзиями. Все равно, как что серьезное или жизнью за тебя надо будетпожертвовать, сама увидишь – очередь не выстроится… Ладно, грозная русскаяГротти, маленькая красивая Склеппи закрывает глазки! – заявила Гробыня икартинно откинулась на подушку.

Таня поняла, что никакая сила не заставит еевновь лечь спать. К тому же она вспомнила о Гоярыне.

Она спустила ноги с кровати и провериларюкзак. Запасной смычок, несколько плиток шоколада, одолженный у Ваньки обрывокскатерти-самобранки, перчатки, мазь для лица и рук. Неизвестно на какую высотуподнимется Гоярын. Драконы не боятся холода, пока внутри у них полыхает пламя.

Таня уже выходила, навьюченная рюкзаком ифутляром, когда Гробыня вновь открыла глаза.

– Улетаешь? Мышки бегут измикроволновки? – поинтересовалась она.

Таня кивнула и выскользнула за дверь.

– Счастливо упасть куда-нибудь! Ямысленно машу тебе платочком! – пожелала ей вслед Склепова. Она закинуларуки за голову и стала любоваться чужими снами, скользившими по поверхностиЧерных Штор.

Шторы протянули алчные кисти к Пипе Дурневой ипринялись подзеркаливать ее сны. Вскоре по их темной поверхности, прильнув другк другу щеками, закружились в страстном танго Генка Бульонов и Гурий Пуппер.Однако кружились они недолго. Внезапно Бульонов стал раздуваться, расти ввысь ивширь, и вот уже изумленный Пуппер едва достает ему до колена. Бульоновухмыляется, поднимает руку с перстнем, произносит грозное заклинание ротфронтус, и вот уже красная искра неумолимо скользит к макушке бедного Гурия. Миг – иГурий уже шоколадный, от шрама на лбу до шнурков на ботинках. Бульоновухмыляется, зловеще произносит: «Ути-пути!» – и тянет к Пупперу руки.

«Нет, – кричит Пипа. – Не смей!» Онакидается на помощь, пытается вырвать Гурия из рук ухмыляющегося Генки, нопоздно. Шоколадная голова Пуппера откушена, и Бульонов с наслаждением жует ее.В углах его красного рта лопаются клейкие шоколадные пузыри. Сердце Пипыобливается кровью, однако помимо своей воли она ощущает волчий голод. Кидаетсяк Пупперу и отламывает ему ногу. Пипа и Бульонов вместе едят шоколадногоПуппера, а по щекам у них медленно скатываются слезы раскаяния.

Гробыня покачала головой.

– Прощай, крыша! Здравствуй, дядяЗигмунд! Дай мне ключик от палаты № 6, чтобы запереться там от всех психов!

* * *

С рюкзаком и футляром Таня спускалась поЛестнице Атлантов. Это был не самый короткий путь наружу, однако Танезахотелось пройтись по утреннему Тибидохсу. В длинных коридорах и галереяхгуляли сквозняки. Пахло сырым гипсом и пылью. У стен мелькали ускользающиепризраки, из тех, что не осознали еще своей сущности и потому исчезали срассветом. Пара бородатых домовых тащила куда-то упирающегося хмыря,бесцеремонно завязав ему мягкие, гнущиеся во всех направлениях руки морскимузлом. Хмырь плевался и грозил им страшными муками.

Атланты вздыхали и грузно переминались с ногина ногу. Своды Тибидохса вздрагивали. Кроме того, два атланта, как видно, былив ссоре, потому что смотрели в разные стороны и переругивались со скоростьюдвух реплик в неделю. Соседствующие с ними атланты хмурились, удрученные такойболтливостью, и основательно, со скоростью одной мысли в год, обдумывали планымести.

Таня увидела Жикина. Он сидел на ступенькеЛестницы Атлантов и разглядывал чью-то оживающую фотографию, сделаннуюмоментальным магоаппаратом.

– Скажи мне: почему? – спрашивалЖора.

Девушка на фотографии ничего не объясняла итолько мотала головой. Услышав Танины шаги, Жикин быстро оглянулся и спряталфото.

– Что ты тут делаешь, Жора? –спросила Таня.

Жикина она не любила и опасалась, что тотбудет приставать к ней с занудными расспросами, а то и увяжется следом. Однакосегодняшний Жикин был другой.

– Как странно все под этим небом! Оналюбит не меня-его, а меня-меня . Те же, кто любит меня-его , чужды и неприятны мне-мне. Собой я быть не хочу, быть же другим не могу. Кто же я в таком случае?Существую ли я на самом деле, или я лишь тень себя-себя ? – произнес оннепонятно.

– Глубокая мысль, – по инерциинебрежно сказала Таня и запоздало подумала, что, пожалуй, во фразе Жикиначто-то есть. Хотя общий смысл от нее все равно, признаться, ускользнул.

Жикин, чудовищно напоминая кого-то, поднялброви.