– Много будешь знать – скоро перестаришься! – нравоучительным тоном сказал он по-русски, а когда Ирина хмыкнула, озабоченно поинтересовался, правильно ли он произнес эту пословицу?

– Все правильно, – Ирина снова погладила мужа по голове и удобно устроилась у него на плече. – Говори-говори, Николяша, я не сплю, – зевнула. – Я слушаю.

– Я, между прочим, знаю не только про масонов, но и много всего прочего, не менее интересного, – начал поглаживать ее по спине, – потому что я – умный, красивый, начитанный мужчина с прекрасным образованием.

Ирина кивнула и закрыла глаза.

– Правда, некоторые до последнего времени считали меня сухим, расчетливым и прагматичным, но…

«Как же хорошо он говорит», – подумала она расслабленно и потерлась щекой о его плечо.

– Кстати, – оживился Николя, – если хочешь про масонов. У них есть такой жест – приветствие, когда они дотрагиваются правой рукой до левого плеча. Так вот, великий скульптор и архитектор Микеланджело тоже был членом одного из таких тайных обществ. И есть версия, что именно поэтому его знаменитый «Давид» на пьяцца Синьории в центре Флоренции стоит с поднятой к плечу рукой. А еще, насколько мне известно…

«Пусть только говорит, он так замечательно говорит…» – подумала Ирина, проваливаясь в сон…

Николя приподнял голову и посмотрел на жену.

– Ирэ-эн, – тихонько позвал он. – Ты спишь, милая?

Ирина не ответила. Ей снилась ожившая статуя Давида с головой Феликса Юсупова, который, пристроившись на краю площади Синьории в центре Флоренции, выкрикивал голосом Маклакова: «Кому говядинки? Кому свежей говядинки из имения графа Льва Николаевича Толстого? Подходи-торопись, дамочки! Отдам недорого! Поменяю на вилки, ложки, ножи серебряные!»

К лже-Давиду выстроилась длиннющая очередь из женщин, которые, пожирая его тело глазами, не торгуясь, ссыпали столовое серебро к ногам. Только одна из них, толстушка с веером, задержалась ненадолго, допытываясь, правда ли, что у Давида имеется младший брат?

2

Моросил дождь. Тоскливый и нескончаемый. Деревья жаловались друг другу на непогоду. Желтые листья каштанов, брошенные порывами осеннего ветра на стекло, напоминали расплющенные яркие груши. Размытые очертания Нотр-Дам просились на полотно художника-импрессиониста.

Ирина открыла окно, подставив ладонь под струю лившейся с крыши воды.

«Чем французский дождь отличается от русского? – поднесла влажную ладонь к носу. – Наверное, запахом. Русский дождь пахнет полынью, а французский… ванилью». 

* * *

На следующий день дождь, казавшийся бесконечным, внезапно прекратился, словно решительная рука перекрыла кран в небесной душевой. Солнечные лучи, пронзив толстые, неповоротливые тучи, заискрились золотыми и серебряными бликами на мокрой мостовой, черепичных крышах и в окнах домов. Ирина не удержалась, вышла из такси и с удовольствием прогулялась до кафе «Сен-Бенуа» на бульваре Сен-Жермен, где у нее была назначена встреча с неподражаемым Анри Манго, знакомство с которым было удачей, настоящим подарком, позволившим избавиться от ощущения невостребованности, бесполезности и скуки – верных предвестников и спутников исконного русского недуга – хандры.

Анри переводил на французский книги Достоевского, Куприна и Толстого. Русский язык он знал в совершенстве. В молодости в качестве представителя парфюмерной фабрики приехал ненадолго в Россию, однако же, не устояв перед чарами привлекательной русской барышни, женился, остался в Петербурге и обрусел. С началом мировой войны, движимый патриотическими чувствами, вернулся на родину, а после войны решил не обременять себя наскучившим парфюмерным делом и занялся переводами. Переводчиком он был от Бога. Дотошным до невероятности. Мог потратить недели на поиски адекватного французского эквивалента русскому слову или фразеологизму, готов был беседовать с кем угодно, хоть с ученым, хоть с бродягой, составляя зачастую несколько десятков вариантов перевода, тщательно проверяя и выбирая наиболее точный, но однако же все время сомневался, считая, что не всегда улавливает тонкости и нюансы. Собственно, так они и познакомились, когда ее однажды попросили проконсультировать господина Манго.

– Посмотрите, мадам Ирэн, – едва войдя в кафе и усевшись за стол, попросил Анри и разложил записи, сделанные мелким, аккуратным почерком. – Мне хотелось бы знать ваше мнение. Вот здесь, например, Куприн пишет, что герой его «совсем потерял голову». Но, – поднял глаза от записей, – если герой потерял голову именно совсем, то есть окончательно и навсегда, это один вопрос, а если же он все-таки в действительности потерял голову не насовсем, то есть временно, и вскоре, обнаружив, что объект его обожания вовсе не достоин такой жертвы, вернул свою голову на место, это, как вы понимаете, совсе-ем другой вопрос… Или вот еще, взгляните, – указал остро отточенным карандашом на строчки в книге и прочитал: «Смотришь, бывало, в трамвае примостился в уголку утлый, преждевременный старичок…» – вопросительно посмотрел на Ирину. – Вот здесь меня интересуют слова «утлый» и «преждевременный». Прежде чем показывать свой вариант перевода Куприну, я бы хотел уточнить, как правильно передать это по-французски…

После ухода Анри Ирина пересела за столик на улице и заказала себе еще кофе с круассаном. В воздухе пахло печеными каштанами и тлеющими углями в жаровнях. Она пила кофе и наблюдала, как у дверей дома напротив девчушка лет двенадцати играет с белой кошечкой, приманивая хрустящей бумажкой, привязанной к нитке. Девочка показалась похожей на Леночку Трояновскую, с которой они познакомились как раз в таком возрасте. У Леночки тоже был белый котенок, который, разыгравшись, больно оцарапал руку Ирине, а расстроенная Леночка жалела и ее и котенка.

«Ох, Леночка, Леночка…» – с грустью подумала Ирина.

Смерть подруги, случившаяся два года назад, оборвала последнюю живую ниточку, которая связывала ее с прежней жизнью. Вместе с Леночкой они бежали из Петрограда на Юг России, выжили в голодной круговерти Гражданской войны, но перед самым приходом красных, пытаясь выбраться из Севастополя, потеряли друг друга в давке на причале, а через год случайно встретились в Париже, где Леночка уже сумела снять небольшую комнату на улице Жака Оффенбаха в квартале Пасси, облюбованном русскими эмигрантами. Вскоре она же нашла работу посудомойки в кафе и принялась за нее, настаивая, чтобы подруга не торопилась и подобрала себе что-нибудь приличное, благо денег на жилье и еду теперь хватает. Ирина как раз начала переговариваться с одним из недавно созданных модельных домов, куда ее будто бы могли через некоторое время взять манекенщицей, когда Леночка вдруг слегла с высокой температурой. В течение двух недель металась в бреду, задыхаясь от кашля, и буквально таяла на глазах. Ирина стала работать в кафе на ее месте, которое никак нельзя было потерять.

Леночка тихо умерла ночью, натянув на себя одеяло, словно не желая потревожить подругу…

– Мари! Пора обедать! – раздался из окна