Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встала и, придерживая края покрывала, вышла в коридор. Почувствовала едва уловимый запах гари и услышала голоса в гостиной. Прислушалась. Голоса Николя и Бернара. Говорят на повышенных тонах. Подошла ближе.
– Ты же совсем не знаешь ее! Зачем она тебе? Она сумасшедшая! Не понимает, что делает! Или, наоборот, хорошо понимает! – язвительно говорил Бернар. – Они сейчас все сумасшедшие, эти русские. Они уже не в России, но и еще не во Франции. Существуют вне времени и пространства! Больны Россией, которой уже нет!
– Я полюбил ее такой, какая она есть!
– Полюбил? Ее?!
– Ее, Бернар, ее!
– Женщину, которую ты знаешь всего пару дней? Хочешь, я приведу тебе еще десяток таких, и ты испытаешь не менее острые ощущения?
– Как ты смеешь так говорить! Убирайся!
– Убирайся? Это ты мне, брату? Может, ты теперь еще и женишься на ней?
– Уходи, Бернар! Я сам принимаю решения.
Ирина поддернула покрывало и поспешно вернулась в спальню. Нехорошо, если Николя поймет, что она их слышала. Пусть думает, что спала. Сбросила покрывало и нырнула под одеяло. Услышала звук шагов в коридоре и прикрыла глаза. Сквозь ресницы увидела, как в спальню вошел Николя с несколькими картонными коробками в руках, положил их на кресло и осторожно приблизился. Заметив яблоко на ковре, поднял и задумчиво посмотрел на нее.
– Я слышала разговор, – открыв глаза, неожиданно для себя самой призналась Ирина.
Николя улыбнулся, положил яблоко на стол и присел на кровать.
– Где моя одежда? – спросила тоном, который означал, что одежда нужна лишь для того, чтобы уйти.
– Видишь ли, – Николя потер лоб, – возможно, ты не одобришь…
Ирина заранее кивнула.
– …но пока ты спала, я… – Он обезоруживающе улыбнулся. – Словом, на столе, вот в этих коробках, твоя одежда… для новой жизни. Я решил, что раз уж эта жизнь начинается, – сказал уверенно, – тебе не следует надевать то, что ты носила раньше. Размер, я думаю, подойдет, – глянул с веселой усмешкой. – И еще, – приложил ладонь ей ко рту, не давая возразить. – Я хотел спросить, надо ли мне переговорить с мсье Яковлевым, в том смысле, что должен ли я просить твоей руки у него или мы обойдемся без лишних формальностей?
– Николя, дорогой! – Ирина отвела его руку и улыбнулась. – Мне кажется, мы с тобой уже обошлись без лишних формальностей, нет? – провела ладошкой по его щеке. – Или ты считаешь, мы должны были спросить у кого-то разрешения… на этот импульсивный и необдуманный шаг? – сказала насмешливо. – Кстати, где все-таки мое старое платье?
– А ты не чувствуешь? – втянул носом воздух. – Я его сжег. В камине, – сказал спокойно, так, будто ничуть не сомневался в правильности решения.
Чтобы не чистить? – хотела пошутить Ирина, но передумала и нахмурилась. Уж слишком буквально сбываются ее желания.
– Знаешь, оно так быстро сгорело, будто обрадовалось огню, – немного смущенно начал он, но потом хитро прищурился и неожиданно произнес по-русски: – Но, надеюсь, Кощей Неумирающий не отнимет тебя у меня?
– Боже, так ты все-таки знаешь русский язык? – со смехом всплеснула она руками.
– Ну почему ты смеешься, дорогая? – снова перешел он на французский. – Я что-то не так сказал?
– Ты просто замечательно сказал! И все так правильно сделал!
– Так что же ты мне ответишь?
– Я? Я… – Она встала на кровати, кутаясь в покрывало. – Отдаю! – Вмиг став серьезной, протянула Николя руку, глядя сверху вниз.
«А платье… Бог с ним, с платьем… В конце концов, я сама этого хотела – сбросить старую кожу и забыть о ней. Только уж очень буквально все получилось».
* * *
Домой они вернулись поздно вечером, потому что после регистрации в мэрии сначала посидели в уютном кафе на бульваре Сен-Мишель, потом погуляли по набережной Сены и, к радости продавщиц цветов, скупили все попавшиеся по пути фиалки, которые бросали в воду на счастье. После посидели на скамейке у собора Нотр-Дам, представляя, как придут сюда через много-много лет с детьми и внуками и будут вспоминать этот чудесный день.
Дома Николя, с таинственным видом взяв ее за руку, провел в центр темной гостиной и… зажег свет. Ирина ахнула. Комната была похожа на цветочный магазин: цветы были повсюду – в вазах и вазочках на столах и подоконниках, в корзинах на полу и на каминной полке, а на столике у камина стояла бутылка шампанского, два бокала и свечи в старинном бронзовом подсвечнике. Николя зажег свечи, погасил свет, подошел к окну, распахнул и…
– Входи, счастье! – весело прокричал по-русски, видимо, желая сделать приятное.
Ирина обмерла.
…Счастье неуверенно вошло в дом и присмотрелось к разом побледневшему лицу женщины. Лицо показалось знакомым. Они как будто уже встречались… на Новый, тысяча девятьсот семнадцатый год в далекой, заснеженной России. Только вот мужчина, который звал его, был, кажется, другим.
* * *
Ночь. Время, когда души людей исповедуются Богу. А Бог всемогущ. Он поймет и простит. Кто же, если не он? Кто же, если не он?
Темное небо, приблизив к бездонным глазам желтый монокль луны, заглядывало в спальню, в которой лежали мужчина и женщина. Мужчина спал спокойно и расслабленно, а женщина не спала. Лежала с открытыми глазами, свернувшись калачиком и вслушиваясь в тишину.
Тишина задумчиво покачивала ее на руках. Странная женщина. В ней как будто живет боль. А боль с тишиной не в ладах. У боли всегда шумная свита…
Часы пробили четыре раза. Ирина открыла глаза. Сердце, увеличившись в размерах, снова толкало в грудь. Уже столько лет прошло со дня убийства Ники, но иногда под утро все повторялось снова, и она всякий раз просыпалась оттого, что нечто огромное и тяжелое, как удав, обвивалось вокруг тела, не давая возможности вдохнуть, хоть что-то предпринять, успеть убежать или позвать на помощь.
И лица… Их спокойные, равнодушные лица…
И ничего нельзя исправить…
Но почему-то ни разу в этом чудовищном калейдоскопе она не видела Ники – только расплывчатое, бледное пятно, которое, стоило ей попытаться приблизиться, странным образом удалялось и исчезало, будто растворяясь, как мираж…
* * *
Все это – мертвецы. Вглядись же в эти лица.
Их
