«Форд» зеленый и Колькина АМО

Над обрывом неслися стрелой…

Пришлось дослушать всю историю, вплоть до трагической гибели этого Кольки, решившего выпендриться перед Раей, но не справившегося с управлением.

Мы проехали несколько водопадов со смотровыми площадками перед ними. Миновали Чигит.

Наконец появилась надпись «Акташ».

Здесь наш автобусик сделал остановку. Оказалось, за Акташем – пограничная зона, и туристы должны выписывать пропуски.

Один из пограничников оказался знакомым Аделаиды. Они немного поболтали, и она сказала ему, что мы едем на турбазу «Мены». Он согласился, что там красиво, и шлепнул печати.

– Теперь немного осталось, – сказала она мне, когда мы сели в автобусик.

– И где эта турбаза?

– Да зачем нам турбаза? – удивилась она. – Она слишком близко. Мы еще можем проехать, зачем время терять. Заночуем у ГЭС. Днем уже будем в «Белухе».

– Прямо на улице заночуем?

– Я палатку взяла и примус.

Теперь мне стало понятно, что лежит в ее огромном рюкзаке.

Какое-то время мы ехали по Чуйскому тракту, но вдруг свернули направо. Еще метров семьсот грунтовой дороги. Автобусик остановился.

Мы вылезли.

В сумерках передо мной открылась жутчайшая картина. Четыре узкие, уходящие под облака башни, похожие на разрушенный драконами замок из сериала «Игра престолов». Они чернели на фоне закатного неба и четко отражались в оранжевой воде, плескавшейся у их подножия.

Автобусик взвыл и уехал. Мы остались одни.

Я не могла отвести взгляд от башен. Они были неправдоподобно красивы. Замок невиданного стиля из каких-то других – параллельных – Средних веков.

Вымышленный мир, компьютерная игра.

– Как мы надеялись, что эту ГЭС построят! – вздохнула Аделаида. – Для нас, химиков, это было светлое будущее. Она ведь нужна была для энергоснабжения ртутных рудников. Здесь добывали ртуть. В Акташе, который мы проехали, было огромное предприятие по обогащению киновари.

– Киноварь – это краска?

– Это сульфид ртути. Его цвет кроваво-красный. Слово «киноварь» означает «драконья кровь». Краску из него делали раньше, а сейчас используют в разных областях. В строительстве, в создании полупроводниковых детекторов, да много где…

Она попыталась надеть рюкзак, но охнула и завалилась назад. Так и лежала на нем спиной, ворочая ногами, как насекомое. И сама же над собой смеялась.

– Похоже, отбродилась я… – она наконец изогнулась и прочно зацепилась ногами за землю.

– Да уж. Лыжи у печки стоят, – согласилась я и помогла ей освободиться от лямок и подняться. Затем взвалила рюкзак на себя. Он оказался даже не тяжелый. Аделаида в благодарность взяла мою сумку.

Мы долго шли по полю по направлению к ГЭС. То тут, то там попадались кусты с нежно-фиолетовыми цветами. Аделаида восторгалась и пыталась привлечь меня к этому чуду природы. Оказывается, из-за теплой погоды второй раз зацвел маральник. Я вежливо ахала. Она почувствовала некоторую неискренность с моей стороны и, чтобы поразить меня сильнее, объяснила, что маральник – это рододендрон. Тут уж я заахала поискреннее. Не ожидала, правда. У меня в комнате буквально полгода назад засох рододендрон.

Наконец мы дошли до берега реки у самого подножия недостроенной плотины.

Здесь вид был еще более фантастический. Я бы уже и не удивилась, пожалуй, если бы на башнях загорелись огни и сюда причалила парочка космических тарелок.

Аделаида возилась с палаткой, я, не отрываясь, смотрела на ГЭС, Мне вдруг стало смешно: оказывается, любые руины живописны. И Колизей ничем не лучше советских строительных объектов. Надо лишь подождать, пока все развалится.

Стало абсолютно темно и крайне холодно. Мороз пощипывал лицо, уши горели. Стуча зубами, я перебралась к костру, который уже развела Аделаида. Сама она заканчивала установку палатки – маленького голубого шалашика, в котором можно было находиться только лежа. Гудел походный примус, на нем в алюминиевой кастрюльке булькала перловая каша с тушенкой.

– Знаете, – сказала она. – Я часто в таких походах думаю о своем дедушке. Он был переселенцем из Воронежа во время Столыпинских реформ. Здесь давали землю для индивидуального хозяйства, и он отправился за ней через всю страну, с женой и маленьким ребенком – моим папой. Жена в дороге умерла, а они доехали. Вы представляете, какую надо было смелость иметь, чтобы вот так отправиться в никуда? И сколько у них было таких ночевок? И никого вокруг…

Я посмотрела на нее – мягко освещаемую светом костра. Она показалась мне очень молодой в этот момент. Я вдруг подумала: да почему я решила, что их всех гонит в дорогу жажда мистики или неудавшаяся личная жизнь? А может, это та самая тяга к освоению пространства, которая и позволила создать самую большую в мире страну?

Затем я посмотрела на башни. Они уже были не видны, но на их месте угадывались гигантские куски тьмы – более темной, чем ночь. Черные беззвездные дыры, окруженные ослепительным хороводом созвездий. Глядя в небо, я различила крохотную песчинку летящего спутника.

– Вы читали «Сахалин» Чехова? – спросила она.

– Нет.

– Я там встретила описание таких переселенцев. Все время теперь думаю: может, он деда моего описывал? А вообще, несправедливая книга.

– Почему?

– Он там так критикует власти за то, что они решили колонизовать Сахалин. Пишет, что жить там все равно нельзя. А вот и можно, оказывается. Писатели иногда бывают близорукими, даже хорошие. Смешно, если вдуматься. Николай Второй оказался умнее Чехова…

Она поела каши, я без охоты сжевала бутерброд.

Потом мы залезли в спальные мешки в палатке.

Мне было не привыкать спать в таких условиях. В любой секте, где я побывала, теснота и невозможность уединиться были главными условиями быта. Это обязательно для успешной обработки. Плюс холод и голод, полностью выключающие мозги недели за две. В итоге тупеешь, все делаешь на автомате. И уж, тем более, не работает критическое мышление.

Я повернулась на бок.

Подумала, что завтра буду в «Белухе». От этой мысли меня вдруг окатила горячая волна ужаса.

Но отступать назад было поздно.

Глаза 34

Я проснулась от дикого холода. Все мое тело сотрясала неудержимая дрожь. Мы лежали на специальных ковриках в профессиональных спальных мешках, но я, видимо, во сне высвободила руки, и струи морозного воздуха проникли внутрь.

Рассвело. В палатке все было нежно-голубым, призрачным. Аделаида спала сном младенца. На ее ресницах синели полоски инея.

Я выползла из палатки и ахнула.

Вокруг меня был черно-белый мир. Толстый слой инея покрывал траву, делая ее неправдоподобно четкой, похожей на гравюру. Затем изображение расплывалось и переходило в фантастическое пространство, словно бы высеченное из огромного куска хрусталя.

Хрустальное поле, хрустальные башни ГЭС, нежный хрустальный лед у