Поскольку ничто не случайно, в чем же заключается предназначение зла? В вечной борьбе с ним? В том, что между огненной бездной и ледяной пустыней тянется узкая тропка, коей движутся сыны человеческие? И это есть путь клинка, который, выдержав всё, станет острым и гибким? Или это путь безумца во тьме собственного невежества? А может быть, это всего лишь бессмысленное хождение по кругу?

Ответ на свои вопросы он искал у известных мыслителей. Труды Паскаля оказались для него настоящим откровением. Люди — не ангелы и не животные, а нечто среднее. Великий француз утверждал, что, приближаясь к одной из этих крайних точек, покидаешь сферу человеческого.

С тех пор Борецкий постоянно отслеживал в себе проявления ангельские и животные. Первые приближали его к величию, вторые бросали на дно. Теперь он понимал, что такое «низменные страсти» и «благородные порывы». Он только запутался с любовью. Куда ее отнести — к небесному или земному?

— Если в любви нет похоти, то она становится ангельской… — как-то в беседе объяснил ему знакомый проповедник. — Однако стезя людей — плодиться и размножаться. Они совокупляются во имя потомства и тем самым уподобляются животным. Когда любовь к женщине вдохновляет поэта, сие есть ангельское. А когда они предаются плотским наслаждениям, сие есть грех.

Борецкий принялся было возражать, но скоро сообразил, что любовь необъяснима по сути, и постигать ее умом — пустая трата времени.

Как всякий мужчина, достигший сорока лет, Илья Афанасьевич считал себя познавшим любовный опыт не один раз. У него были женщины — и до женитьбы, и после. Он только не понимал, что в этих отношениях преобладало — ангельское или животное. Чаша весов склонялась ко второму. Обидно, но зато он себя не обманывал, поэтому легко, без сожалений расставался со своими любовницами, когда охладевал к ним.

«Как расценить мой брак с Лидией? — размышлял он. — Секса между нами давно нет, нежных чувств тоже. Родственная привязанность, долг — вот что держит нас вместе. Мы просто привыкли считать себя мужем и женой».

Однако просидеть за накрытым столом, так и не отведав самого вкусного блюда, казалось ему расточительным отношением к жизни. В нем бунтовал поэт, которого лишили вдохновения.

Борецкий не признавал, что ему хочется тонких, необыкновенных переживаний, сильной страсти, встреч, окутанных романтической дымкой. Он же не подросток, чтобы млеть под окном школьной красавицы! Он зрелый, много повидавший мужчина, пресыщенный сексом. Ему наскучили дежурные романы с женщинами, для которых постель — средство раскрутить мужчину на деньги. Он разочаровался в «жрицах любви», расточавших одинаково искусные ласки, способные завести тело, но не душу. Получается, он не любит жену, но никогда не изменял ей сердцем… Разве что на краткий миг, мимолетный, как вздох. Но этот неуловимый миг, возможно, и есть самое ценное.

А был ли в его жизни пусть не «солнечный удар» — хотя бы «солнечный зайчик»? Хотя бы одна горячая искра любви? Лидия, Лидия, женщина, которую он взял в жены, — они с ней такие разные. Что их объединило? Бизнес, деньги… черт, черт! Неужели им двигал только меркантильный интерес?

Борецкий презирал людей, готовых ради наживы поступиться принципами. Неправедно нажитое не приносит счастья. Но он не лгал Лидии, не клялся ей в любви — оба понимали, на что идут.

У него разболелась голова. Ужасно некстати! Когда-то в детстве он неловко спрыгнул с крыши сарая, сильно ударился, едва не выбил глаз — пришлось накладывать швы. С тех пор травма давала о себе знать в самый неподходящий момент — как, например, сейчас.

— Ты побледнел, — наклонился к нему Арлекин. — Может, тебе на воздух выйти?

— Устал немного, ничего страшного. Пройдет.

Илья Афанасьевич опомнился, глотнул водки, чтобы отступила головная боль. За столом сидят гости, ждут обещанного представления, а хозяин расклеился. Главарю русальцев, ватафину, негоже проявлять слабость!

И снова, вопреки его воле, в памяти возникли «русалки», — рыженькая, две блондинки, две черненьких цыганочки…

Борецкий с трудом подавил желание вскочить и кинуться на второй этаж, в комнату, где девушки переодеваются для выступления. Такая прыть неприятно поразила его. Он же не маньяк?..

* * *

Время близилось к полуночи, когда «русалки» наконец вышли к гостям. Им подготовили импровизированную сцену: отделили угол зала, слева от елки, поставили туда соломенное чучело женщины в сарафане, в расшитой цветами повязке на «голове», подпоясанное красным кушаком. Рядом — ритуальное изображение Ярилы, тоже из соломы, с огромным фаллосом. На полу, у ног эпатажной пары красовался глиняный сосуд с зельем из «священных трав», который предстояло разбить ватафину.

— Это уж слишком… — вспыхнула Алина-Коломбина, когда Борецкий сорвал с Ярилы белое покрывало. — Хорошо, что мы не взяли с собой детей!

— Будь проще, — посоветовал Арлекин. — Смотри на все с юмором. Здесь собрались взрослые люди!

Астра незаметно наблюдала за Вишняковым, — тот аж привстал, пожирая глазами артисток. Борецкий возился с русальским знаменем, — куском полотна, куда нужно было зашить по углам «колдовские травы». Ему помогала рыженькая девушка. Лея не сводила с них обильно обведенных синей краской глаз. Рукава ее сорочки свисали почти до пола, скрывая руки, так что выбрать ее помощницей «вождь» даже при желании не мог.

Вишняков-волхв пристально наблюдал за ней. Знак солнца на его груди, обведенный зодиакальными символами, пылал огнем. Причудливая игра света делала это сияние неправдоподобно ярким.

Коломбина откровенно скучала. От нечего делать она жевала то одно, то другое. Арлекин подливал водки себе и ей.

Два помощника-грифона застыли по бокам сцены в ожидании, когда ватафин раздаст им ритуальные жезлы-тояги, вырезанные из дерева, с навершиями в виде птичьей головы.

— Ты что-нибудь в этом понимаешь? — спросил Матвей.

Астра думала о «духах предков».

— Кельты были не дураки, — пробормотала она. — Переход между мирами существует, только наше воображение не может его нарисовать. Мы пользуемся привычными образами. На самом деле не так-то просто сообразить, какой вид принимают мертвые, их легко спутать с живыми…

— Не добавлял ли наш хозяин какое-нибудь зелье в водку и вино? — с той же интонацией произнес Карелин. — Кельты ведь принимали ритуальный напиток? И славяне тоже, вероятно, были доки по этой части: собирали в священных рощах что-то наподобие грибов, вызывающих галлюцинации, готовили настой и угощали друг друга. Тут тебе и дикие пляски, и транс, и пророческие видения, и прочие атрибуты языческих беснований.

Астра пропустила его замечание мимо ушей.

— Знаешь, ведь мертвый может быть живым, вернее, он и мертвый и живой одновременно… — рассуждала она. — Поди разберись, кто есть кто. В нашем расследовании важно нащупать твердую почву, чтобы идти вперед.

Матвей кивал. Возражать не имело смысла. Астра выпила лишнего, и ее понесло. Монолог о «живых мертвецах» длился и длился…