— Была, — спокойно произнесла я.

Залесский усмехнулся и посмотрел на меня с некоторым удивлением. В его взгляде не было ни раскаяния, ни тревоги. Он нисколько не боялся лживых обвинений Кузнецовой и ее угроз накатать заявление в полицию. А вот мои слова его определенно заинтересовали.

— Я была в кабинете, когда проходила пересдача, — нарочито уверенно произнесла, обращаясь к ректору. Клара Борисовна снискала славу рассудительной и порядочной женщины среди студентов и преподавателей. — Сидела за шкафом и читала. Валентин Петрович не приставал к Кузнецовой, напротив, это она пыталась соблазнить его и таким образом сдать зачет, к которому не была готова.

В кабинете действительно имелся широкий книжный шкаф, а за ним пространство, занятое стулом и напольной лампой. Почитать там было бы неплохо… Жаль, что я до этого не додумалась. Не допускала, что Кузнецова дойдет до такого, иначе действительно сопровождала бы учителя во время пересдачи. И не позволила дурной истеричке Кузнецовой испортить его безупречную репутацию.

Подумать только, и этой девушке я держала волосы, пока ее рвало? Мне было жаль ее. Я чуть с Валентином Петровичем не поссорилась из-за того, что пришлось задержаться на вечеринке. А она…

Ох уж эта Кузнецова.

— Это так? — Клара Борисовна обратилась к Залесскому. — Студентка Кузнецова проявляла к вам повышенное внимание, а Комарова это слышала? Почему вы не сказали, что у вас есть свидетель?

— Это я виновата, простите, — снова вмешалась. — Мы с Валентином Петровичем… Не хотели афишировать близкие отношения.

Клара Борисовна скупо улыбнулась и кивнула. Она всегда проявляла ко мне доброту и особое расположение, а сейчас как будто одобрила наши с учителем отношения.

Мне же стало стыдно и неловко.

Я соврала ректору… Соврала, потому что ни на секунду не сомневалась в своем мужчине. Валентин не стал бы приставать к Катерине, а вот она… Она могла испортить ему карьеру и вообще знатно изгадить жизнь. Подключить родителей и затаскать по судам. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы мой мужчина пострадал из-за наговора. И я постаралась это предотвратить единственным доступным мне способом.

— Они сговорились против меня! — взвизгнула Кузнецова. — Они же трахаются, конечно, она станет его выгораживать. Никого за шкафом не было!

— Полагаю, это не ваше дело, с кем проводит свободное время наш преподаватель и его студентка, — резко парировала ректор. — Насколько знаю, Ирина Комарова совершеннолетняя. Как и Валентин Петрович. Что до вашего заявления, Катерина, сейчас вызовем полицию и ваших родителей. Я в своих преподавателях уверена. А вот в вас, Кузнецова… Впрочем, вы — забота ваших родителей.

Подобное заявление отчего-то не обрадовало Катерину. Она вдруг побледнела и начала заикаться.

— К-как, р-р-родителей? Они тут при чем?! Разве нельзя обойтись силами института? Увольте Залесского, и дело с концом. 

Клара Борисовна фыркнула. Похоже, она нащупала болевую точку Кузнецовой — та отчего-то решила, будто сможет провернуть свою грязную аферу, не поставив в известность родителей. Как бы ни так! Нашего ректора голыми руками не возьмешь, она будет до последнего защищать тех, в кого верит. Так же, как и я. Обе мы — я и ректор — не верили в нелепые обвинения Кузнецовой и вину Залесского.

— Мы обязаны докладывать о подобных происшествиях, — строго сообщила Клара Борисовна, доставая сотовый и набирая номер. — Все свободны, включая Залесского, можете расходиться, у нас тут не цирк, а институт. А вы, Кузнецова, останьтесь. Сейчас подъедут ваши родители, с ними и обсудим, как действовать дальше.

Мы с Валентином Петровичем дошли до машины. Он не разговаривал, а только хмурился, поглядывая в мою сторону. Мне казалось, будто он смотрит обвиняюще.

По дороге домой это ощущение усилилось.

— Прости за вранье, — не выдержала я. — Но это была ложь во благо. Я не могла позволить этой твари обвинить тебя в домогательствах.

Понимаю, обличать ложь ложью — не лучший выбор, и подобный поступок не делает меня хорошим человеком. Но это единственное, что я могла сделать для Валентина. А в его невиновности ни капли не сомневалась.

— А что, если ты веришь мне зря? — спросил Валентин, нехорошо прищурившись. — Может быть, я трахнул эту похотливую тварь. Что бы ты сделала, если ее слова оказались правдой? Все равно бы кинулась на мою защиту?

— Да, — ответила прежде, чем успела подумать. Защищать любимого человека казалось так же естественно, как и дышать. — Ты не делал этого. Кузнецова сама хотела тебя до безумия, это я знаю точно. Весь институт знает.

Валентин улыбнулся, но улыбка вышла безрадостной. Впервые в жизни он посмотрел на меня со злостью, но за этой злостью пряталась боль. Я не столько увидела это по выражению лица, сколько почувствовала. Ощутила боль любимого почти физически.

— Защищаешь того, о ком ничего не знаешь? — спросил он. — Это мать тебя этому научила?

— При чем тут моя мама?! — вспылила я.

Валентин резко замолчал и, отвернувшись, больше не смотрел в мою сторону. Он так и не ответил, заставив теряться в догадках. Почему-то на ум пришла история, рассказанная мамой накануне ее отъезда в клинику. О том, как спасла от тюрьмы виновного человека, а после всю жизнь раскаивалась в содеянном. Даже считала свою болезнь чем-то воде кары небесной.

Не придется ли и мне расплачиваться за сказанное?

В квартиру я вошла в глубокой задумчивости. Обрывки мыслей, факты, слова, недомолвки — все это крутилось в голове свирепым ураганом. И мне бы свести все воедино, собраться, отбросив ненужные порывы. Но любовь странная штука — она окрыляет нас, уносит в неведомые дали, но отрывая от земли, лишает рассудка. Все то, что показалось бы важным и значимым в другой момент, теперь воспринималось как случайность и ничего более.

— Прости, — Валентин пошел на примирение первым. — Я не должен был так говорить.

Обняв, он уткнулся лицом в мое плечо. Его руки, такие крепкие и надежные, оплели меня плотным кольцом. Я поддалась порыву и, обняв и приподняв его голову, посмотрела в лицо. В моих глазах дрожали слезы.

— Ничего, — проговорила, а губы дрожали. — Знай только одно: я верю тебе, и что бы ни случилось, ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку.

Потом был поцелуй, наполненный сладостью примирения. Горячие прикосновения, страстные мольбы, счастливые вздохи. Впервые я познала всю силу примирительного секса. Это был особенно яркий и эмоциональный опыт. Валентин любил меня так, что горячее пламя внутри меня разгорелось и  спалило дотла сомнения и обиды. Он снова и снова прижимал свои бедра к моим, проникая все  глубже. Как будто хотел наполнить собой до отказа. Наслаждение прокатывало по телу, заставляя вскрикивать от восторга. За первым оргазмом следовали второй и третий. Я почти теряла сознание, цепляясь за сильные плечи Валентина. Его горячий член пульсировал во мне, страстный шёпот звучал в ушах. Учитель проник не только в мое тело, но и  глубоко в душу. Завладел ею.