Казалось, ее тайный брак с князем Андреем был именно темсобытием, коего давно и с нетерпением ожидали все присутствующие, а потому дажете многочисленные юноши, коих сердца, по словам графа Лямина, были этим бракомразбиты, горячо желали ей счастья и клялись, что непременно покончили бы ссобой или пристрелили счастливого соперника, когда б им не оказался такойдостойный и прекрасный человек, как князь Извольский. И вдруг странное, внезапноечувство легонько куснуло Лючию в самое сердце. Это была досада… зависть ксестре, которую она смахнула с шахматной доски своей жизни, будтонезначительную пешку, а она, оказывается, была здесь королевой… И права Ульяна:Извольский все равно женился бы на Александре! Даже и без большой любви, нонашел бы с нею чаемое всеми счастье, жил бы спокойно, ровно, без неприятных,потрясающих сюрпризов, вроде тех, которые ему постоянно преподноситАлександра-двойник, поддельная Александра, Александра-кукла… Лючия!

Блаженного возбуждения как ни бывало. Вышколенная Фессалоне,она продолжала смеяться и болтать, однако сердце падало при виде того, какприближался ее муж. Лючии стало трудно дышать… но не от страха. Он принадлежалдругой, он думал, что женился на другой, Лючия для него – только призракнастоящей Александры…

Она едва не всхлипнула, так он был красив! Синий шелковыйкамзол был в точности такого оттенка, как его необыкновенные, холодноватыеглаза. Эти черты, эти губы… у Лючии руки озябли, и она стиснула их нервнымжестом. Рокот толпы вдруг отхлынул, словно штиль внезапно воцарился на море.Ничего не существовало – только этот человек, который медленно приближался кней.

Что это? Было с ней такое когда-нибудь? Какое название датьэтому томительному, всепоглощающему чувству? Долго-долго смотришь – и нерассуждаешь, не понимаешь ничего, чувствуешь только, что какие-то блаженныеволны затопляют душу, что жизнь кажется бесконечно-прекрасной, – и все это привзгляде на человека, который идет к ней… на своего мужа!

Лючия вонзила ногти в ладони, пытаясь прийти в себя. Он еемуж! Он принадлежит ей отныне и вовеки, аминь, меж ними в том дана нерушимаяклятва, к счастью нет никаких препятствий, кроме одного… ну уж надо постаратьсясмести и это последнее!

Ничто так не взбадривало Лючию, как предощущение опасности,а поэтому она встрепенулась – и встретила князя блеском глаз, и светом улыбки,и не замедлилась с ответом, когда он воскликнул, старательно маскируя тревогойраздражение от того, что умысел его провалился:

– Вы все же явились здесь! Боже, как это неосторожно! Едване погибнув…

– Погибают люди только от трусости, – усмехнулась Лючия. – Амне бояться нечего!

И, как в Фотиньином трактире, она залилась смехом – темчарующим смехом, который способен был заставить встрепенуться самое холодноесердце! Но этот смех был передовым отрядом ее обороны, ибо если там, втрактире, к Лючии приближалась Судьба в виде князя, то сейчас она принялауродливое обличье Евстигнея Шишмарева.

Ну, наконец-то пришел черед сделать то, ради чего Лючиявернулась.

Стюха был, несомненно, доволен появлением княгиниИзвольской, да что – он был неприкрыто счастлив: наконец-то прибыла егосообщница и задуманная месть свершится! Шишмарева даже передергивало отнетерпения, и Лючия вообразила, что он прямо тут же обрушится на князя сосвоими разоблачениями, однако граф Лямин, человек опытный, вероятно, что-топочуял своим светским нюхом – и дал знак на галерею свесившемуся оттудадирижеру, который высматривал каждое движение своего господина.

Грянула музыка. На сей раз, однако, это не был слаженный,торжественный хор рогов – по залу раскатились, звеня и словно бы подпрыгивая,звуки аллеманда, и всем, кто их слышал, захотелось немедленно слиться с этоймузыкой.

И тут первый раз мелькнуло у Лючии подозрение, что графЛямин был наслышан об интриге и сейчас предпринял все, что в его силах, дабыизбежать скандала. Нет, конечно же, он не был посвящен в подробности позорнойавантюры, однако оказался слишком искушен, чтобы не заметить напряженности впозе дамы, отвращения на лице князя, мстительных искр во взгляде Шишмарева… апотому немедленно перестроил ситуацию, бросив всех троих – и себя в придачу! –в круговорот аllemande a la Louis XIV. От традиционного аллеманда, пришедшегово Францию через Эльзас из Германии и характерного приличной вежливостью(обычно звучала музыка Баха и Генделя), французский аллеманд отличался большейскоростью в смене па, большим разнообразием грациозных и красивых жестов, а главное,тем, что его танцевали втроем: одна дама и два кавалера. Рассказывали, что придворе страстного Короля-Солнце один кавалер (король) танцевал с двумя дамами,но возможно, это были всего лишь разговоры. А здесь, на балу, чреватаяопасностью картинка теперь выглядела так: к молодой княгине Извольской спешаттри кавалера наперебой. Хоть они с князем Андреем и были молодоженами, однакодурным тоном почиталось в обществе танцевать с супругом вместе, а поэтому Лючияподала руки графу Лямину и Шишмареву и вошла с ними в ровную линию танцующих.

Фигура графа была первая, и пока они с Лючией сходились ирасходились под прелестную музыку Люл-ли, он, верно, заметил, как взволнованнооглядывается она на мужа, который танцевал с весьма красивой, хоть и чрезмернодородной, на взгляд Лючии, брюнеткою, и сказал с отеческой ласковой улыбкою:

– Не тревожьтесь, дитя мое. Ваш супруг подчинен приличиям, адай ему волю, он вручил бы только вам заветное яблоко с надписью –«Прекраснейшей».

– Вы так думаете? – благодарно улыбнулась Лючия.

– А вы – нет? – изумился граф, и Лючия прикусила язык: даразве может новобрачная высказывать сомнения в своем супруге, особенно если ихженитьба была столь блистательно-романтической, как у Извольского с княжнойАлександрой? Вот именно – с Александрой! Не забывай, кто ты теперь!

Она очень просто вернула мысли графа в нужное направление,улыбнувшись ему одной из тех многообещающих улыбок, которые итальянки раздаютбез стеснения, считая их чем-то вроде корсета и тесной обуви, то естьобязательными для приличной женщины. Граф Лямин даже засмеялся от удовольствия:

– Ах, как изменил вас брак, милая моя Сашенька! Вы былипрелестным, маленьким, нераспустившимся шиповничком – теперь вы обратились вдивную розу, спрыснутую утренней росою. Право, если бы я не знал вас с самогодетства, то теперь поручился бы, что вижу совсем иное существо, волшебнымобразом принявшее знакомый мне облик.