– Поняли? – дрогнувшим голосом переспросила Лючия. Ее вдругозноб пробрал. О господи, так он понял… что? Что она была в сговоре сШишмаревым? Или?..

– Сашенька, – вдруг торопливо проговорил, будто выдохнул,князь Андрей, – я услышал сегодня – или мне послышалось, будто вы меня… будто явам… будто вы просили Шишмарева…

Хвала престолу господню! От облегчения Лючия едва чувств нелишилась. Он, значит, услышал, как она врала Шишмареву о своей любви к князюАндрею. Так вот, значит, чем он объясняет странности в ее поведении.

Но ведь это удача, это необыкновенная удача! Князь Андрейсам подсказывает ей и ответ, и образ действий – и выход из того положения, вкакое они оба попали. Теперь еще придумать бы, как бы это половчее склонить егок поцелую, и тогда Лючии не составит никакого труда заморочить ему голову иупрочить свою роль в его жизни!

Думать долго не пришлось: мерзлая дорога, которая, словновслушиваясь в их разговор, прекратила на некоторое время строить путникамкозни, ни с того ни с сего решила вновь проявить свой норов. Сначала страшнотряхнуло слева – князь Андрей издал сдавленное проклятие, свалившись с сиденья,потом – справа, и Лючия со стоном повалилась на него, да так удачно, чтонечаянно оседлала распростертого князя.

Верно, судьба ей сегодня была такая: преодолевать этот путьтолько верхом!

Лошади по тряскому месту шли мелкой рысью, и Лючия невольноподпрыгнула несколько раз на животе князя Андрея… нет, сказать правду, онаоказалась чуть ниже его живота, а точнее, она сидела на… О господи, движения,которые она нечаянно совершает, так напоминают те, страстные, самозабвенные, вих первую ночь!

Тут Лючия с изумлением обнаружила, что руки князя Андреявцепились в ее бедра, а в самую сердцевину ее тела упирается что-то тугое,твердое… согнутое столь мучительно, что Лючия совершенно безотчетно, из чистогочеловеколюбия, начала высвобождать страдальца из плена тугих кюлот и тесногоисподнего, что ей удалось сделать весьма быстро. Ничего удивительного:человеколюбие иной раз вынуждает к истинным подвигам!

И только сейчас она сообразила, что между ними нет теперьникакой преграды: ведь в те достопамятные времена дамы прятали свое естестволишь под рубахами да юбками, и все это, задранное и скомканное, лежало сейчаспышными облаками на груди и ногах князя Андрея. И Лючия не сдержала стона,потому что ее лоно, чудилось, загорелось огнем.

О… восхитительно! Это было восхитительно! Он в ее власти, онснова принадлежит ей! И она доставит ему несколько мгновений страданий за всете дни, когда так страдала по его вине. Покрепче стиснула его бока коленями,сковывая движения… как вдруг получила хороший урок на тему, кто кем повелеваетв любви.

Рука князя Андрея стремительным, страстным движениемогладила ее лицо, а когда пальцы коснулись ее губ, Лючия поцеловала их и дажелизнула. И вдруг эти увлажненные пальцы скользнули вниз, пробрались под юбки,безошибочно отыскав путь в кудрявых кущах, с силой приникли к бутону, которыйзрел пылким желанием. Это было больше, чем могла выдержать Лючия! Они билисьдруг в друга, и даже не стонали, а кричали, доводя друг друга до изнеможения,до сладкой боли. Наконец Лючия обессиленно рухнула на грудь князя Андрея инашарила его пальцы губами.

Ох, это… этот запах – запах мужчины и женщины, слившихся иизлившихся в любовном порыве! Было две реки – стала одна… И Лючия вдруг поняла,что ее ложь, преподнесенная Шишмареву, вовсе не была ложью.

Она погибла. Она погибла и знала об этом.

Конечно, ее привезли сюда, чтобы убить, но Александрапроведала об этом давно и не то чтобы смирилась с этой мыслью, но как бысвыклась с ней. Нет, она погибла потому, что греховно принадлежала мужчине!

Нет, не то…

Мысли путались, Александру бросало то в жар, то в холод.Если бы он был жестокий насильник и ее терзало бы отвращение к своемуоскверненному телу, нашла бы способ прервать свою жизнь. И сил достало бы, вэтом Александра уже могла убедиться. Но она отдалась ему не только по добройволе, но со страстью, и она погибла именно потому, что этого человека,причинившего ей лютую боль, а также презрительно отринувшего ее, она не смоглапрезреть и возненавидеть.

Мысль о нем – сладостная судорога во всем теле, а не мысль!– была первой, когда Александра очнулась, и только потом на нее обрушилисьвоспоминания и ужас: она погибла!

Тело еще ныло, но эта боль была ничто перед болью душевной.Александра с трудом села, с трудом открыла глаза – и на мгновение все случившеесяс нею вчера показалось лишь ужасным сном, потому что сейчас она оказалась не вчернобархатном покое сладострастия, а в роскошнейшей из комнат. Диван, накотором она полулежала, был обит турецкой розовой материей, затканной серебром;такой же ковер, украшенный золотой нитью, лежал у ног. На роскошном столестояла роскошная курильница, которой следовало бы распространять аравийскиеароматы. Сейчас, впрочем, огонь в ней не горел – в комнате пахло пудрою, духамии воском свечей.

Сначала Александре показалось, будто это сон, а потом онасообразила, что кто-то перенес ее из покоев Лоренцо в это подобие маленькойдамской гостиной.

Безотчетно Александра прижала руки к груди, вспомнив, каквчера его кинжал одним движением пронзил и распорол ее платье, стараясь недумать, как он сам пронзил ее невинность… и только сейчас обнаружила, что онаполностью одета. Платье с выпуклыми бледно-голубыми цветами по золотому полю ис голубой бахромой было сшито из ткани поразительной красоты, и Александра неудержалась, чтобы не пощупать ее – и убедиться, что ничего такого ей в жизниносить не приходилось. Но как сшито платье? Александра, на мгновение забыв обовсем на свете, вскочила и подбежала к одному из огромных, светло мерцающихзеркал, золоченые рамы которых украшали две из четырех стен комнаты: остальныебыли завешены коврами.