– Почему один? – спросил немецкий офицер.

– Группа людей скорее привлечет внимание… в общем, насколько я знаю, лучше бы вам этого не делать. Один человек сможет проскочить незаметно – пошлите кого-нибудь помоложе и посообразительней, вам же лучше – если погибнет, то хоть один, а не все. И, главное, придумайте способ, как найти дорогу назад.

Секунду подумав, я посмотрел на уже ожидавшего моего взгляда Вагаскова.

– Если только пеленгатор. Делается квадратная рамка из проволоки, на нее принимается сигнал, преобразуется в электрический ток. Дальше рамку вращают – в том положении, при котором ток минимальный, перпендикуляр к плоскости рамки показывает направление на источник сигнала.

– На танке есть радиостанция, – сказал Иоганн, – достаточно мощная. И набор какой-то электрической рухляди – запасные инструменты и принадлежности. Возможно, из всего этого удастся сделать приемное устройство.

– Эрик, – сказал немецкий офицер, – ты же электрик. Иди и помоги им.

Втроем, поднявшись, мы пошли к танку. Найдя в ящике с электродеталями паяльник и запитав его от аккумулятора, примерно часа за два, делая простейшие расчеты на бумажке, мы спаяли приемный контур на частоту танковой радиостанции и простейший стрелочный амперметр и подсоединили это к рамке, которую согнули из проволоки. Отойдя метров на сто от танка и подождав, пока Иоганн включил радиостанцию, я покрутил рамку – конструкция действовала. Запас по току был огромный, с учетом этого можно было надеяться, что устройство будет действовать на достаточно большом расстоянии.

Подошедший немецкий офицер протянул мне два запасных магазина от автомата «Стэн».

– Возьми. Пригодится.

Сунув магазины в карман, мгновенье я помедлил, прислушиваясь к странно царапающим, самому не вполне понятным ощущениям.

– Пожалуй, я возьму меч.

Удивленный, немец бросил недоуменный взгляд на меня.

– Меч? Зачем?

Не зная, что ответить, секунду я смотрел в сторону леса, мимо него.

– Я тоже отключил болотный огонек разума.

Усмехнувшись, немецкий офицер пошел к остальным. Достав из узла меч и сложив электрическое хозяйство в поданный Иоганном заплечный рюкзак, передернув затвор и выстрелом в небо проверив, работает ли «Стэн», не оглядываясь, я обогнул дом и пошел к лощине. Окликнутый внезапно издали, я обернулся, все та же женщина в белом кепи, запыхавшись, догоняла меня. Подойдя, переведя дыхание, она быстро, чуть в замешательстве бросила на меня взгляд.

– Молодой человек… Вот что… Не хотела при всех, но должна сказать. Бойтесь одной вещи.

– Какой?

– Ну не вещи, а «кого». – Она, словно смущаясь, взглянула на меня снова. – Там, когда пройдете деревню, ну, в общем… там будут эти… вывернутые косари.

– Вывернутые косари? Кто это?

– Ну, косари, такие большие… Идут через поле. Косят. И смотрят в небо.

– Почему в небо?

– Не знаю. Но смотрят в небо, только в небо – когда косят. Не знаю. Может, ждут чего-то.

Облизнув губы, она смотрела на меня как-то ищуще.

– Я их видела как-то давно – издали, так что, когда через поле будете – лучше ползком, чтоб под косу не попасть.

Мгновенье глядя на нее, пытаясь понять, в своем уме она или нет, и так ничего и не уловив, я кивнул ей.

– Хорошо. Обязательно учту. Спасибо.

Повернувшись, я пошел вновь к лощине. Спуск был засажен дергающим за бушлат кустарником, на дне низины росла трава. Долго, час или два, я шел по неровному, сбивающему шаг щелисто-кочковатому дну лощины; увидев подъем, съезжая подошвами по глинистой грязи, цепляясь за кусты, я выбрался наружу. Обещанный багровый туман стал заметен метров за сто до подъема, здесь он сгустился, отчетливо видно было метров на двадцать вокруг, невдалеке от оставшихся позади кустов я действительно увидел дорогу. Утоптанная, ничем не вымощенная, напоминавшая, скорее, широкую тропу, она шла поперек лощины, теряясь в красноватой дымке с обеих сторон; помня слова женщины, я повернул налево. Туман сгущался, сужая видимость; по обе стороны от дороги тянулись кусты.

Пройдя сотню-другую метров, видя впереди, в красноватой дымке что-то мокро-желтоватое и бесформенное, сбавив шаг и стянув с плеча автомат «Стэн», я осторожно сделал несколько шагов вперед; разглядев, наконец, что это такое, опустив автомат, не зная, что делать, я остановился – в нескольких шагах от меня, отсвечивая слизко-желтым, занимая все пространство дороги, перегораживая путь, сидела огромная полутораметровая улитка. Почти без панциря-ракушки, точнее, с совсем маленьким, прикрепленным сзади, так что сначала я не заметил его, покрытая толстым, солидным слоем слизи, пятнисто-сетчатая, с двумя большими длинными рожками и двумя нижними маленькими, она сидела на дороге, полуразвернувшись ко мне; словно что-то почувствовав, медленно она чуть повернула ко мне длинную, кругло-лобастую голову. Избегая зачем-то делать лишний шаг к ней, сквозь легкую дымку тумана я вглядывался, пытаясь определить, есть ли у нее глаза. Глаз, судя по однородной поверхности и фактуре головы, не было. Отступив на шаг, забравшись в кусты, продираясь через них, по далекой дуге обойдя улитку, казалось, на звук вновь повернувшую ко мне голову, я выбрался на дорогу в нескольких метрах позади нее. Оглянувшись и посмотрев напоследок на круглившийся спирально желто-красноватый панцирь, я пошел по дороге. Туман то рассеивался, давая обзор на пару десятков метров, то клочковато сгущался вновь. Ни кашля, ни головокружения не было, противогазов в танке Иоганн все равно не нашел.

Внезапно раздвоившись, тропа равномерно разошлась вилкой в обе стороны, обе, равномерно погруженные в красную дымку. Секунду помедлив, я свернул направо, дорога пошла чуть вверх, временами она чуть петляла, словно пьяно, вправо и влево; пройдя шагов двести, впереди сквозь дымку я увидел на тропе что-то металлическое; подойдя и нагнувшись, мгновенье я разглядывал это – на пустой дороге, в песке, чуть присыпанный пылью, лежал старый детский велосипед. Переступив через него, я пошел дальше – два или три покосившихся бревенчатых домика видны были, проступали из тумана на взгорье.

Поднявшись, в чуть рассеявшемся тумане подойдя к одному из них, зайдя через сорванную дверь, с минуту я бродил по комнатам – ни людей, ни мебели, ни вообще каких-либо деталей обстановки не было. Стены были оклеены газетами с огромными черными заголовками, без фотографий, на незнакомом языке. Пустота и рваные, истлевшие газеты на полу были и в другом доме. Зайдя в третий дом, я на мгновенье остановился у порога – старый диванчик, кушетка, кресло, у стенки стояла вешалка с пыльной, побитой молью или какими-то другими мушками одеждой. Пройдя в следующую комнату, привалившись к дверному косяку, некоторое время я смотрел на открывшуюся мне, чуть подернутую заползшим через приоткрытое окно туманом картину – на широкой раскладной кровати лежали, взявшись за руки, двое мертвых старичков.

Мужчина и женщина, полностью, словно для парадного похода в гости одетые, полуистлевшие, как и их одежда, ровно глядя засохшими глазами в потолок, они занимали почти все пространство постели. Ухватившиеся друг за друга пальцами, не расставшиеся, они напомнили мне другую пару старичков – из города, куда посылали меня монахи, но ни перерезанных шей, ни вообще каких-либо следов насилия не было. Вдруг поняв, что давно слышу какой-то неотступный отчетливый звук, я оглянулся – ровно и размеренно работали большие часы с маятником, висевшие на стене. Гиря была задрана еще довольно высоко – понимая, что часы, даже самые лучшие и качественные не могут работать без подзаводки несколько лет, а значит, сейчас, после смерти старичков, кто-то приходит и подзаводит их, невольно оглянувшись, я вышел из комнаты. Больше домов в деревне не было, видны были пустой загон, возможно, для коз, и такая же пустая, с оборванной цепью, собачья будка. Выйдя из деревни, я пошел по дороге дальше.