Красный туман почти рассеялся, все та же проселочная дорога и большое широкое поле лежали впереди. Какие-то бревенчатые, довольно большие постройки видны были в чуть клубящемся тумане по ту сторону поля, вдалеке, какими-то странными казались они, даже с такого расстояния отчего-то понятно было, чувствовалось, что не живут там люди, незачем подходить туда, незачем стучать в двери, стучать в окна и просить воды. Не было там никого. Или был кто-то – все равно, что никто. Внезапно заметно потемнело все вокруг, словно задернутое облаками стало чуть ниже небо, без ветра зашелестели травы и тут, подняв глаза, в дальнем конце поля, темных, кажущихся почти черными на фоне двускатных крыш и серого неба, я увидел их.

Огромные, наверно, многометровые, ровной, равномерной цепью, с огромными косами в руках, круто, вывороченно задрав головы к небу, медленно они шли через поле. Ровным строем, медленно делая гигантские шаги, широко, размашисто взмахивая гигантскими косами, мерно, в полной тишине они шли цепью через поле, из конца в конец, во всю ширь занимая его. Стоя уже в части дороги, зашедшей в поле, отчего-то понимая, безошибочно чувствуя, что поворачиваться, бежать назад нельзя, вспомнив слова женщины, быстро бросившись в траву, распластавшись, временами чуть приподнимая голову, медленно я пополз вперед. Все ближе, не торопясь, приближались гигантские фигуры, не глядя вниз, глядя в небо, широкими взмахами срезавшие траву, не видевшие, что косят, казалось, заслоняя полнеба, бесшумно они шли прямо на меня. Стянув со спины ранец, положив его рядом с собой, вжавшись в землю, я ждал, не поднимая глаз, ближайшего великана, широкий, сонный взмах косы, обдав меня ветерком, прошелестел над головой, казалось, чуть задев, срезав край вздыбившегося бушлата, где-то совсем рядом ступила в траву огромная нога. Не двигаясь, минуту или более лежа неподвижно, решившись, наконец, чуть приподняв голову и оглянувшись, я увидел в темноте их удалявшиеся спины. Все так же, мерно и широко, работали косы. Чувствуя, что вставать невозможно, вставать нельзя, еще несколько минут, а может, и полчаса я лежал неподвижно в скошенной траве. Почувствовав безразличие, наконец, я поднялся – никого не было в поле ни впереди, ни позади меня. Успокоились травы, туман чуть сгустился.

Забросив за спину ранец, по низкому, скошенному полю я пошел вперед. Подойдя к странному селению, между двух огромных, без окон бревенчатых домов выйдя вновь на дорогу, я пошел по ней в сгущавшемся красном тумане, странная деревня осталась далеко позади. Сам не зная зачем, вытащив из рюкзака пеленгатор, я включил его, повертев рамку – с Иоганном у нас было условлено, что он будет включать радиостанцию каждый час на полчаса – пеленгатор работал. Так или иначе, верным путем или нет, но я отдалялся от исходной точки своего путешествия, а не приближался к ней.

Спрятав пеленгатор в ранец, я двинулся дальше. Туман снова почти рассеялся – какое-то новое селение замаячило вдалеке, дорога вновь раздвоилась, четким перпендикуляром ответвившись вправо; подумав и не став сворачивать, поправив рюкзак за спиной, я двинулся, как прежде, прямо. Какое-то небольшое сооружение замаячило далеко впереди в тумане, странное и вытянутое немного вверх, оно, казалось, не стояло на месте, а чуть заметно, рывками, в разные стороны двигалось. Подойдя ближе, я все увидел – молодой коротко стриженый парень в инвалидном кресле-каталке с покосившимися, неровно торчащими колесами, ощетинено подобравшись, вжавшись спиной в промятую спинку кресла, напряженно и, несмотря на свое положение, как-то по-боевому настороженно недобро горящими глазами глядел на меня. Два коротких обрубка ног лежали на кресле, одной рукой, судорожно вцепившись в обод, он сжимал колесо. Другой руки не было.

– Стой! – срывая голос, надсаживаясь, словно бессильно пытаясь биться в кресле, издали крикнул он. – Не подходи!

Смерив шаг, но не остановившись, пытаясь уловить, что происходит, медленно я шел к нему.

– Стой, говорю! – голос парня почти сорвался на визг. – Не подходи, где стоишь, там встал! Понял, урод? Не подходи, и не смотри, что я в этой штуке – у меня нож!

Присмотревшись, действительно увидев выставленный вперед единственной рукой кухонный тесак, который он, видимо, вытащил откуда-то, неуловимо для моего внимания сняв руку с колеса, я, не зная, что делать, остановился, глядя на него.

– Не приближаться! – крикнул парень, – стой, где стоишь, понял? Признавайся – это он тебя послал?

– Кто – он?

– Кто – он? – парень, дергаясь, на взводе, почти рассмеялся. – Он, отец, кто ж еще.

Странное неожиданное безразличие от этих слов невесть откуда свалившись, охватило меня.

– Чей отец? – омертвленно спокойно сказал я. – Если мой, то он давно умер.

– Твой? Не твой, мать твою, а мой! – Парень, щурясь, напряженно вглядывался в меня. – Шутки строишь?

– Мать тоже погибла, – сказал я. – И вообще, у меня меч. И автомат тоже. И патронов куча. Спрячь лучше свой нож. Порежешься еще.

Мгновенье, что-то соображая, парень все так же напряженно вглядывался в меня. Кажется, чуть успокоившись, притихнув, дрогнув рукой, он положил на колени нож.

– Так, значит, ты не от него? – еще как-то напоследок, остаточно дрожа, вибрируя голосом, спросил он. – А кто ты, мать твою, такой?

– Не надо про мать, – устало попросил я. – Я же говорю, она умерла. – Сам от себя не ожидая такого, я усмехнулся, – твоя-то, раз так говоришь, жива, наверно?

Глубоко вздохнув, хватанув воздух, парень, кажется, наконец успокоившись, как-то обмяк, обвис в кресле.

– Жива, – как-то бесцветно, словно бы даже о чем-то жалея, сказал он. – Раз так, извини, я думал, ты от моего отца, посланный, меня перехватить.

Вздохнув, поправив ранец за спиной, я подошел к нему.

– Зачем перехватить?

– Зачем-зачем, – снова вдруг словно ощетинившись, в тот же миг парень бессильно обмяк снова. – Затем, что убежал я.

– А зачем убежал? – эхом, почти безразлично произнес я.

На мгновенье замерев, с трудом дыша, парень вдруг заплакал.

– Затем, – справившись с собой, с неожиданно вновь обретенной крепостью в голосе произнес он, – затем, чтоб руку не отрезали.

Мгновенье, не понимая, заторможенно я смотрел на него.

– Как – отрезали? За что? Кто?

Уже снова придя в себя, зло шмыгнув носом, парень крутанул головой.

– За что? Да все за то же. Кто? Да все он же – отец.

Не понимая, морщась, еще секунду я смотрел на него.

– Отец? Так он что же… Он…

– Ну да, – как-то потерянно, снова как бы разом, теряясь, впадая в вялость, парень кивнул. – Отец, он. Он мне и ногу отрубил, и другую потом, и руку. Вот теперь последней хочет лишить.

– Отрубить… Лишить… Он что – сумасшедший?

– А кто его знает, кто он. – Вновь, кажется беря себя в руки, приходя в себя, парень посмотрел куда-то в сторону. – Хрен их теперь разберешь, кто сумасшедший, а кто нет. – Он неожиданно прямо взглянул на меня. – Хочет он, чтобы я был дерево.