– И что же дальше? – не терпелось Кате, которая уже мысленно представила себя на месте несчастной девушки. – Он не согласился?

– Конечно, нет, – подтвердил Борис. – Родители еле уговорили дочь внять доводам разума. Не хочет он иметь детей – пусть не имеет. Но дочка-то должна иметь голову на плечах! А вдруг их брак окажется краткосрочным, что при таком, возведенном в культ, эгоизме мужа вполне предсказуемо? Тогда что? Она выйдет из брака в некоторой степени инвалидом. А вдруг ей встретится человек, с которым они захотят иметь детей? Значит, ее жизнь будет сломана во второй раз.

– Родители, конечно, ее уговорили, – предположила Катя.

– Слава Богу, да, – ответил дядя, – но самое смешное, что через год этот парень женился на женщине старше себя и с ребенком. Вот тебе и развязочка.

– А что же та девушка?

– Последний раз я был у этого своего товарища давно, на его дне рождения, это было как раз перед смертью твоего отца. У девчонки новый бойфренд. Приглашения на свадьбу я пока не получал, но выглядели ребятки чисто как голубки. И она имела совершенно счастливый вид. Я для чего это рассказал? Чтобы ты понимала: есть ситуации однозначные, в которых совет старшего человека может предотвратить трагедию, удержит от сломанной судьбы. Но есть и другие ситуации, не столь очевидные, и тут уж надо разбираться в себе самостоятельно.

Катя хотела было рассказать дяде о Димочкиных мечтах, выспросить, каким путем ему нужно идти, чтобы через какое-то время получить самостоятельность, может начать с частной практики… Дядя – бизнесмен, здесь его совет придется очень даже к месту. Но ее размышления неожиданно прервал Борис:

– А манипулирование детьми – это вообще уже самое последнее, самое гнусное дело.

– Ты имеешь в виду ту историю?

– Я имею в виду свою историю, – резко ответил дядя. – Регинка-то не только сама меня продала, она меня дочери лишила.

– Я знаю, – кивнула Катя.

– Да ничего ты не знаешь! – Борис опять заходил по комнате взад-вперед. – Она меня лишила дочери даже в юридическом смысле.

– Как это? – удивилась Катя.

– А так. Этот ее испанец мою Инну официально удочерил.

– Зачем? – у Кати от удивления глаза на лоб полезли. – Она же совершеннолетняя! Зачем ее удочерять-то?

– Думаю, ответ здесь самый простой, – начал разъяснять Борис, усаживаясь на свое любимое полукресло. – Плесни-ка мне коньячку, а то я как подумаю об этом…

Катя знала, что дядя всегда пьет коньяк, когда нервничает. Как правило, в небольших количествах, чтобы только расширить сосуды. Она достала из буфета и поставила на стол все, что нужно, и приготовилась слушать.

– Наследство – вот в чем все дело, – пригубив глоток, изрек Борис, – на мой счет Регина несколько заблуждалась. Она моими делами не интересовалась совершенно, а я с разъяснениями особенно и не лез. Она думала и сейчас думает, что у меня есть пакет акций кирпичного завода, она не знает, что это мой завод. Я туда на службу не хожу, у меня там генеральный директор есть, вот она и думала, что у меня там только часть. А у испанца, как оказалось, собственности гораздо больше, чем она представляла. К тому же после смерти отца ее новый муж получил дополнительные средства. Но тут такая важная деталь: у испанца ее уже была семья в свое время. И там есть двое детей, которые в положенный срок будут претендовать на наследство. Вот моя Региночка и решила подстраховаться. Так богатство дядюшки Скруджа нужно будет делить на три части: двое детей и действующая, так сказать, супруга. А после официального удочерения Инки уже дележ будет на четыре части, то есть моим добрым девочкам достанется половина. И как я понял, испанец тот занедужил, поэтому женушка решила вопрос в срочном порядке.

– Тебе Регина все это рассказала: про наследство, про недуги мужа?

– А кто ж еще? – хмыкнул дядя. – Ей ли стесняться? Да и кого – меня? Я-то теперь ее хорошо знаю.

– А что Инна? – не верила своим ушам Катя. – Она с тобой как-то объяснилась?

– Не сочла нужным, – горько ответил Борис, – вообще ни слова. Уродку вырастил, черт ее подери. Ты не подумай, я не от злости на нее так говорю, это объективно. Девчонка ведь совсем, как она с такой душой жить дальше собирается? Нутро у нее мерзлое, знаешь, глубокой такой заморозки, а это моральное уродство. Ничего не попишешь, хоть она мне и дочь. Хотя я теперь отец не юридический, а только лишь биологический, как теперь говорят.

Катя была поражена этой историей. Раньше дядя ей ничего этого не рассказывал, стыдился, наверное.

– Хотя я даже рад, честное слово, – заключил он неприятное повествование.

– Чему уж тут радоваться? – недоуменно пожала плечами Катя.

– А пусть, пусть будет так, так даже лучше, – объяснил Борис. – Теперь их предательство полное, неоспоримое и всеобъемлющее. Я ведь раньше по Инночке сильно тосковал, считал, что Регина ее у меня украла. Теперь я понимаю, что нет – девочка все по доброй воле делала. Когда предавшие тебя люди предстают перед тобой во всей красе, в полный, так сказать, рост, обиду переносить легче. Мне теперь куда спокойнее, чем раньше было. Тоска сменилась чувством брезгливости, не сразу, конечно, а со временем. Но так легче, уверяю тебя. И потом мне было бы неприятно знать, что в следующий раз моя дочь захочет увидеть своего папу в гробу, чтобы проводить и принять наследство. И я не хочу, чтобы где-то там моя дочь ждала, когда я, наконец, сдохну. А теперь она ни на что претендовать не может, значит, и смерти моей желать не будет. Юридически я ей чужой человек, так что после моей смерти ей не достанется ничего.

– Как это ничего? – изумилась Катя.

– О чем я тебе полчаса талдычу? Ты меня не слушаешь?

– Я тебя очень внимательно слушаю, – ответила девушка.

– Я ж тебе объясняю, что я Инне теперь никто, – повторил Борис, – и если со мной что случится, и эти чертовки прознают как-то, ты преспокойно можешь не пускать их даже на порог дома, имея полное право закрыть дверь прямо перед их чуткими носами. Они мне – никто. И прав ни на что теперь не имеют. Ты – моя единственная родственница. Все, больше никого нет.

Дядя Борис вдруг громко засмеялся, да так как-то от души, что даже Катя, слегка ошарашенная всем услышанным, заулыбалась. Настолько его смех был искренним и заразительным.

– Чего ты смеешься вдруг? – спросила она.

– Картину себе представил, – ответил, отсмеявшись, Борис, – их рожи представил, когда они поймут, что они тут упустили. Я не знаю, какой капитал у испанца, судя по их дому, они живут очень хорошо, но истинной роскоши там нет. И то, что есть, надо будет с бывшей семьей делить. А Регинка-то про мое финансовое положение знала не все. Вернее, почти ничего. Я тебе уже говорил: она не спрашивала, я не рассказывал. Она думала, что я на службе большие деньги заколачиваю, ворую то есть. И считала, что это не навечно. У нее мозги-то не бог весть какие, если уж честно говорить. Армани и Труссарди она, конечно, с закрытыми глазами отличит, а в остальном – темный лес. Ей невдомек было, что на службе я никогда не воровал, что жил за счет своего бизнеса, что со временем его преумножал и расширял. И что даже тот завод, про который она знает, это не все, что у меня есть.