– А почему ты ей сам не говорил? – спросила Катя, которую почему-то стало знобить. – Может, она и осталась бы с тобой…

– Во-первых, я не думал, что она со мной из-за денег, я считал, что она меня любит. А во-вторых, не хотел поощрять ее аппетиты. Они и так были неумеренные. Она скупала все, что видела, торчала на курортах неделями, ее шопомания должна была иметь хоть какие-то границы, иначе она бы стала еще и недвижимость за рубежом покупать, и если бы я это позволил, упорхнула бы гораздо раньше. Купила бы себе домик где-нибудь на Майорке и сидела бы там, только б я ее и видел. Зачем мне это?

Недвижимость за рубежом, домик на Майорке… Катя до сих пор не представляла, насколько состоятелен дядя Борис. Большой дом, хорошее авто, несчитанные деньги на хозяйство – это она понимала, это было перед глазами. Когда Кате на зиму понадобилась теплая одежда, Борис дал ей 120 тысяч на норковую шубу, даже не залезая в сейф. Дядя очень не бедный человек, это было видно невооруженным глазом, но куда простирается его богатство, его истинные размеры, девушка представить себе не могла, потому что ничего об этом не знала.

– Так что, Катюша, одни мы с тобой на этом свете остались, – подытожил Борис Георгиевич, – совсем одни.

Он обнял племянницу, Катя положила голову дяде на плечо и замерла. Озноб становился все ощутимее. Еще через минуту ее буквально затрясло.

– Что с тобой, детка? – обеспокоенно спросил Борис. – Ты не заболела? А ну-ка…

Он осторожно дотронулся губами до Катиного лба и воскликнул:

– Да у тебя температура! Немедленно принимай таблетку и в постель!

Катя, сотрясаемая ознобом, потащилась в свою комнату. Колени дрожали, зубы в самом натуральном виде не попадали один на другой. Она проглотила жаропонижающую таблетку и заползла под одеяло.

Дядя подал ей градусник.

– Ох, и ничего себе! – присвистнул он, глядя на термометр. – Ты грипп что ли схватила? Только что все нормально было? У тебя болит что-нибудь? Надо вызывать «скорую».

– Нет, – прошептала Катя, которую продолжала сотрясать лихорадка, – ничего не болит. Со «скорой» давай подождем, вызовем, если таблетка не поможет.

– Лежи, я буду рядом, – сказал Борис и вышел из комнаты, оставив дверь открытой, чтобы слышать Катю, если той что-то понадобится.

«Потрясающий озноб» научно называется то, что происходило с Катей. Температура до тридцати девяти поднялась за какие-то двадцать минут. И Катя точно знала, что никакой это не грипп.

Ночью, пылая в жару, а затем обливаясь обильным потом, когда под влиянием жаропонижающих температура стала спадать, она металась в кровати, и мысли обжигали мозг куда сильнее любого жара. Дядя сказал то, чего не должен был говорить. Она уже готовила себя к возможному расставанию со своей мечтой, своей любовью, она уже примеряла на себя фасон платья дешевой тряпичной куклы, одной из тех, которых безжалостно бросают подросшие дети. Она уже стала пробовать на вкус свое будущее горе. Вкус этот был тошнотворным и горьким, но куда деваться? Почва уходила у Кати из-под ног, и свою задачу она видела лишь в том, чтобы устоять, не провалиться в зыбучие пески депрессии. Лучше бы не заводить никаких разговоров с дядей. Но она завела, он сказал то, что сказал.

Механизм, который запустился еще в рейсе междугороднего автобуса и сейчас медленно-медленно отщелкивающий свои «тик-тики», вдруг вздрогнул, глухо зарычал, начал исходить паром. Где-то там полуспало, полуумирало жадное, ненасытное чудовище. Оно уже сомкнуло свои слезящиеся веки, склонило набок опустошенную, глупую голову, стало готовиться к неизбежной смерти. Но работа механизма разбудила его. Оно приоткрыло сначала один слезящийся, мутный глаз, другой, открываясь, уже сам полыхнул заревом пока далекого адского пламени. Чудовище потянулось, пошевелило лапами, выпустило огромные страшные когти, дернуло мощным хвостом, поднявшим вокруг себя настоящий смерч. Приходя в себя, чудовище встало, и это легко у него получилось. Оно чувствовало, как быстро наливается силой, как крепнут его стальные мускулы, как в поисках жертвы разевается клыкастая пасть. Умирающее от тоски и голода чудовище воспрянуло, его взор загорелся, тело задрожало, а из жадно разверзнутой пасти вырвался душераздирающий вопль. Уже ничто не могло остановить его, никакая сила.

Катя проснулась в мокрой от пота постели, на утро не то что жара уже не было, а даже и намека на вчерашнюю температуру не наблюдалось. Однако голова гудела, руки-ноги – ватные, но еще хуже было внутри.

Катя выпила кофе с молоком, через силу и тошноту прожевала кусок сладкого рулета, не искупавшись и даже не удосужившись помыть за собой посуду, влекомая какой-то ужасной и темной силой, потащилась на улицу. Думать. Нельзя думать об этом здесь, дома. Нельзя думать об этом в стенах, где она получила все, что требовалось попавшему в беду, окунувшемуся в полное одиночество человеку: крышу, тепло, заботу, ласку. Нельзя осквернять дом этими мыслями.

Вот ведь чудо из чудес! Жила когда-то тихая, добрая девочка Катя. В меру старательная, в меру ленивая, добрая тоже в меру, словом, обычная провинциалка. Ни с кем не спорила, никому не желала зла. И вдруг не стало Кати. Куда она делась, где ее искать? Девушка покачала головой в такт своим мыслям: не найдешь уже ту Катю. Нет ее больше. Сожрало ее безжалостное чудовище, и косточки выплюнуло. Одну косточку оставило в саду Ликиного отца, другую в бабкиной комнате… И сколько еще оно будет глодать ее плоть, рвать ее сердце?

Раньше, еще у себя в райцентре, когда Кате становилось нехорошо на душе, она шла к речке, смотрела на воду, слушала птиц, дышала чистым вкусным воздухом. Здесь, в городе, конечно, особенно не подышишь – нечем. Да и речки нет. Но вода все же есть – городское водохранилище, которое делит город пополам. Но река умиротворяла не только своим медленным, размеренным потоком. Катя любила смотреть на другой берег, на камыши, густую лесополосу, простирающееся за ней гладкое поле. А здесь вода несет в себе определенную функцию и ничего больше.

На левом берегу – новые жилые массивы, дома, построенные под копирку один с другого. Коптящие и без того прокопченное небо трубы каких-то заводов, строительные краны…Ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Здесь, на правой стороне, вид интереснее. Если смотреть издали, поражаешься странному виду территорий, прилегающих к городской «большой воде». На склонах высятся новые монументальные здания в современном стиле – это два филиала каких-то мудреных столичных вузов. Выделяется элегантностью новехонький офисный центр, у подножия его простирается квадратная, чистая площадь с отреставрированной церковью. И, конечно, особняки. Множество особняков. Из белого, желтого, красного кирпича. Какие с башенками, какие с куполами, другие все сплошь из стекла – типа хай-тек.

От одного уродца Катя всегда, когда тут бывала, не могла оторвать глаз – кто же додумался вставить в конструкцию ярко-синие, зеркальные, радужные стекла? До чего же безобразно это смотрится! Интересно, какие они изнутри – эти жуткие хоромы? Хотя и от внешнего созерцания бликующего ультрамарина, кажется, можно сойти с ума. И все дома окружены высокими заборами, в обустройстве которых у денежных хозяев пределов фантазии тоже нет. А между всем этим нуворишским великолепием зияют пустоты брошенных, еще не проданных участков, покореженные временем постройки непонятного назначения. Встречаются даже до сих пор обитаемые жилища.