из ласкового домашнего кота диким камышовым, который и собаку способен задрать!

– Ты что? – спросила я шепотом.

– Ничего. Это из дома. – Саннежи убрал письмо, но я видела, куда именно он его спрятал, стянуть ничего не стоило, если бы мне захотелось. – Я тебя напугал?

– Ты? Меня?! – Я вздернула нос, покосилась на него, но Саннежи не поддержал игру. Оставалось только одно средство. – А ну говори, в чем дело!

– Перестань, – попросил он.

– Не перестану, пока не скажешь, в чем дело! – топнула я ногой. – О чем ты сказал «не позволю»? Отвечай!

– Я вот возьму тебя, пойду и макну в пруд к лягушкам, чтоб помолчала, – мрачно ответил мне Саннежи.

– Я не боюсь воды, а уж лягушек тем более! За морем их вообще едят, папа говорил, у них лапки вкусные, надо попробовать как-нибудь, – ответила я. – Что случилось, говори!

– Ты еще пригрози отцу пожаловаться.

– Моему или твоему? – прищурилась я.

– Да будь проклят тот день, когда я присватался к этой ядовитой колючке, к этой несносной блохе, вездесущему комару! – воздел руки Саннежи.

– Ах, блохе, значит?!

– Мне не больно, – сказал он, легко перехватив меня, когда я набросилась на него с кулаками, не всерьез, конечно. – Я научу тебя причинять боль, когда подрастешь немножко. Ваши воины так не умеют.

– Я быстро вырасту, – заверила я, когда Саннежи усадил меня к себе на колени. – Но ты не отговаривайся! Что у тебя случилось?

– Не у меня, – мотнул он черной гривой. – У моего отца несколько жен, ты знаешь, и у младшей есть дочка, немного моложе меня. Очень красивая… но с тобой ей не сравниться! Прекрати меня щипать, а то рассказывать не буду!

– Я красивей всех на свете, – высокомерно напомнила я.

– Да, – улыбнулся Саннежи. – Ты затмеваешь солнечный свет. А моя сестра… разве что лунный, и то не всегда. Но дело не в том. Сестру возжелал один из наших соседей. Он ровесник моему отцу, у них свои счеты… Словом, он хочет юную девушку себе на ложе. Отец отдавал любую, но тому приглянулась Илюмжи. А… а ее нельзя…

– Почему? – удивилась я. К тем годам я уже многое знала, и обычаи родины Саннежи меня не пугали. – Если он тоже князь, а она – дочь младшей жены твоего отца, разве это не честь для нее?

– Это так, – кивнул он. – Но он ее убьет.

– Как?.. – не поняла я. – Зачем?

– Ему за пятьдесят, а ей нет и тринадцати! – ответил Саннежи. – Ну… ну как тебе объяснить, тавани, ты еще такая маленькая…

– Не трудись, я догадалась, – серьезно ответила я. – Я же знаю, что делает мужчина с женщиной, сам ведь объяснял, забыл?

Саннежи вдруг покраснел, даже кончики ушей зарделись, потом кивнул. Это я, помнится, увидела, как жеребец кроет кобылу, да и спросила, чем это они заняты. Ну а представить, что у людей дело обстоит так же, было проще простого! (Несколько лет спустя матушка объяснила мне со всеми предосторожностями, что это за действо, благословленное самим Создателем во имя продолжения рода… Я тогда кивнула, не дослушав – охота занимала меня куда больше этих глупостей, а о прочем я и так знала!)

– Она росточком-то почти как ты, – сказал он, – хотя и старше. А он – как мой отец, ты видела его.

– А почему нельзя отказать?

– Долг есть долг, – мрачно ответил Саннежи. – Отец пообещал любую девушку, тот выбрал Илюмжи… Спасибо, согласился подождать, пока она хотя бы девушкой станет!

– Ах так… – Я прищурилась. – А помешать ты как-то можешь?

Он покачал головой.

– Это не моя мать, не моя жена, не моя дочь, не мой долг. Я могу только злиться про себя. Отец разделяет мои чувства, я знаю, но обещание сильнее жалости. Таков наш закон, и, как бы жесток он ни был, преступать его не может даже князь.

– Ну хорошо… – Я подумала, а потом твердо сказала: – Я хочу эту Илюмжи.

– Что ты сказала?

– Я говорю: хочу твою сестру себе в служанки. Моему отцу твой уж не откажет, долг там или не долг? – улыбнулась я. – Я раньше этого вашего соседа захотела, просто вести запоздали. Уж найдет он, из кого еще выбрать? А отцу я сама скажу, в чем дело.

Отец, помню, разгневался, заявил, что я устраиваю дипломатический конфликт, но когда я прямо спросила: «А если б в счет долга шонгорский тэшавар потребовал Аделин себе на ложе прямо сейчас, пока она маленькая, ты бы ее отдал или придумал что-нибудь?» – умолк и сказал, что заплатит выкуп, если придется. Но нет, обошлось… Тот князь выбрал какую-то другую девушку, взрослую, обойдясь уверениями, что Илюмжи уже обещали мне, просто случайно позабыли об этом, давно дело было, вроде бы еще до моего рождения…

Иногда удобно получать все, что пожелаешь.

Илюмжи привезли через несколько недель. Была она маленькой, хрупкой, в самом деле чуть выше меня ростом, и это в двенадцать-то лет! Но красива она оказалась необыкновенной, какой-то странной, нездешней красотой, сияющей… Она была при мне, я следила, чтобы ее не обижали, но увы – через четыре года она умерла. Лекари сказали: чудо, что она и столько-то прожила! У нее было больное сердце, вот что они выяснили. Илюмжи даже по лестнице не могла подняться без одышки, куда уж там прислуживать да бегать туда-сюда с поручениями… Я назначила ее своей помощницей: ей только и требовалось, что подавать мне одежду, с остальным справлялись другие служанки.

Илюмжи обычно пряталась у меня в покоях, выходила, только когда я возвращалась, и дичилась даже брата. И то она видела его всего несколько раз в своей короткой жизни!

И все-таки она ухитрилась встретиться с обычным слугой, который то ли что-то принес, то ли пришел подвинуть мебель. Слово за слово – и Илюмжи упала мне в ноги, прося разрешения выйти замуж. Саннежи – он тоже присутствовал при этом – лишился дара речи. Но что он мог поделать? Илюмжи отдали в полное мое распоряжение, отец и брат над ней уже не были властны… Ну а я позволила, конечно.

Умерла она давая жизнь сыну: повторюсь, у нее было слабое сердце. Ребенок остался с отцом, а тот, насколько я знала, хоть женщин не чурался, не женился вновь, растил мальчишку в одиночку. Видно, люди крови Саннежи не давали забыть о себе тем, с кем связала их любовь, пускай даже короткая…

– Хозяйка, просыпайся, ехать пора, – шепнул мне в ухо Рыжий. – Ночью ветер побродил-поколобродил, завалы такие, что ни один чужак не проберется, а для нас тропка приготовлена.