– Мне показалось, тебе не понравилось, когда мы вышли из моей спальни.

Макс еле ощутимо коснулся губами моей щеки:

– Мне не понравилось только то, что это не я вышел из спальни вместе с тобой. Шучу!

– Начинаю привыкать, – щурила я глаза на солнце, пробуя густую зеленоватую жижу. – Мне хочется, чтобы все мы нормально дружили и общались. Яна, ты, Алла, Костя и я. И неважно, что там у кого в прошлом случилось.

– Это невозможно, Кирыч, – допил он залпом свой стакан и поморщился так, как будто глотнул спирта. – Невозможно. Для… нас.

– Намекаешь, что я и ты не можем быть друзьями?

– Нет. Можем. Ты и я – мы можем.

– А! – поняла я. – Алла с Костей не могут. Ну да, они не друзья, а жених и невеста. Но я образно, чтобы все мы общались после свадьбы, после конкурса, после учебного года. Мы могли бы съездить на море, в какой-нибудь кемпинг. Поиграть в волейбол, покататься на банане.

– На банане?

– И не опошляй спортивный инструмент!

– Инструмент? И не думал шутить над банановым инструментом… Но, Кирыч, пока это, – кивнул он на потолок, – нарисовано на двери, все, о чем ты мечтаешь, – невозможно.

– Ты сам говорил, что нужно не смерти ждать, а жить свою жизнь. Планировать, хотеть чего-то.

– Но жить никто не даст. Так… проживать… доживать.

Я хотела отойти, но Макс сжимал мой локоть так сильно, что можно было не пытаться. Он сжимал локоть, а мне казалось, что шею… почему-то стало невозможно трудно дышать.

– Ты думаешь, в уравнении я? Думаешь, внутри моя смерть?

– Я этого не допущу, – произнес он, но прямо на мой вопрос не ответил.

– Доброго здравия, – вошла на кухню Алла, а следом за ней и Костя, – Кирочка, Максимка, доброго вам утра!

Макс поскорее обнял меня, прижимая к себе так, чтобы Алла с Костей не видели моего лица и глаз, наполнившихся слезами.

– Все в порядке? – услышала я голос Кости совсем рядом.

– Боже, Макс! Что такое с Кирочкой? Чем ты ее обидел?

– Все хорошо у нас. Это вы не вовремя ввалились, сестрица.

Я почувствовала, как вздрогнула его грудная клетка, когда он хмыкнул в сторону, где стоял Костя.

– Милый, пойдем, – попросила Алла, – ты обещал посмотреть цветовую гамму столовых салфеток и бутоньерки. Пойдем в зал.

– Кира? – услышала я голос Кости.

Не получив моего ответа, он не уйдет. Костя недолюбливает Макса. Из-за его донжуанства? Из-за их бизнеса в Калининграде? Из-за флирта со мной? Из-за всего вместе?

– Все хорошо, – пробубнила я в плечо Макса. – Мы просто… стоим.

Когда две пары шагов превратились в шорох, Максим аккуратно разжал объятия и еле ощутимо прикоснулся губами к моему лбу.

– Кирыч, я не…

– Ты прав, – перебила я, – это может быть кто угодно. Даже я.

Опустившись к уху, он сдвинул прядку и снова прошептал:

– Я этого не допущу. Никогда.

Мне хотелось, чтобы он обнял меня еще раз. Мне хотелось испытать ощущение безопасности. Пусть это объятие будет от водителя Жени, Владиславы Сергеевны, моего отца, Светки, даже Кости… чье угодно. Я обману себя. Представлю, что сейчас, когда я обвита чужими руками, со мной все хорошо и мне совсем не страшно.

Но вот именно в тот момент на кухне, полной аромата сельдерея, я испытала страх, впервые осознав, почему Максим не дает мне мечтать о банане, кемпинге и волейболе. Ведь через год один из нас может исчезнуть. Один из нас может оказаться внутри карты, ведущей к смерти.

«Как тебе школа?» – спрашивали в СМС папа, бабушка и Светка.

Я отвечала папе и бабушке: «Супер. Участвую в конкурсе, где можно выиграть десять миллионов и путевку в вуз».

Я отвечала Светке: «Супер. Я никогда не выиграю конкурс с десятью лямами и путевку в вуз».

«А что с парнями? Расскажи про Макса», – настаивала подруга.

«На вечеринке в прошлом году грудастые красотки плавали с ним голышом в пене и масле. Как думаешь? У нас есть что-то общее?»

«Ну… ты часто измазана машинным маслом! И грудь у тебя есть!»

«Хочу, чтобы парни не только мою грудь хотели»…

«Ой, бабуль! Прости! Это я не тебе написала, а Светке! Сотри! Не читай!»

Входящий звонок от бабушки.

– Вот блин, – нажала я на зеленую трубку, – привет, ба! Это сообщение… не бери в голову, мы валяем дурака со Светкой.

– Внучка, как ты? Когда вернешься-то? – хорошо, что она не углублялась в тему груди. – Вот я на отца-то твоего гневаюсь, взял да отправил тебя, ничего мне не сказав! Совсем одну отправил! А как посмел-то?

– Ба, мне восемнадцать. Я не ребенок…

– Ты моя внучка, а это в три раза хуже в плане ответственности, чем дети. За внуков-то. Возвращайся, Кирюша. Возвращайся домой. Не надо оно тебе. Воронцовы… не люблю я их. Нечего ждать от них хорошего.

– Почему, ба? Они же друзья семьи.

– Не друзья они нам, Кирюша… Кто угодно они, но только не друзья.

Я шла к самокату, припаркованному у здания торгового центра, когда Макс в фирменном стиле посигналил мне, паркуя машину на местах для велосипедистов. Возле крыльца вместе с тренером нарисовалась Роксана: она решила, что Максим приветствует ее, и радостно замахала ему рукой в мягкой черной перчатке.

– Максим! Привет! – грубо обогнула меня Роксана, толкнув плечом, и побежала к его джипу. – Ты пропустил все веселье! Надеюсь, не пропустишь наше?

– Наше?.. – растерялся Макс, цепляясь за меня взглядом.

Он был похож на крючок удочки, зацепившийся за бревно, готовый потерять своего червяка и шанс поймать золотую рыбку. Бревном Роксану не назовешь, она была красивой, наверное, такой я представляла себе Аллу до нашей встречи: наглой, уверенной, самовлюбленной. К счастью, моя Алла оказалась «нормальной»… ну, в мире, где наша нормальность была именно такой.

– Вернисаж! – подсказала Роксана, надувая густо напомаженные губы, пока Макс продвигался от машины ко мне. – Я хочу поиграть с тобой в нашем белом домике! Будет весело, – подмигнула она, – как раньше, милый!

– Нет никаких нас, Роксана. Я говорил тебе летом. Все в прошлом. И лето, и я.

Рогова не сводила с него глаз и пару раз пробовала уцепиться за руку, но Максим делал вид, что перепрыгивает бордюры, удерживая равновесие. Поравнявшись со мной, он поцеловал меня в щеку чуть более долгим прикосновением губ, чем следовало.

От вида нашего приветствия под ногами Роксаны мог бы расплавиться и лед, и бордюр. Впервые я увидела на ее лице не надменность, а растерянность, что удивила меня так же, как Аллу удивил бы