ко мне, добавил:

– Или думаю о тебе.

– Я просто… – хотелось мне рассказать о себе больше, – меня никто не обнимал. Мама даже мое имя путает: то Ирой назовет, то Мирой. Они с отцом не прикасаются ко мне. Только бабушка у меня нормальная. Я только ее могла обнять.

– Теперь можешь обнимать меня, Кирыч. Когда захочешь. Днем и ночью. И… я ничего не сделаю, если ты скажешь «нет».

Он завел двигатель джипа, и мы поехали в сторону поместья.

– Обещай, что не будешь пить на вернисаже, – попросила я.

– Почему ты заговорила про алкоголь?

– Твои аллергии, вдруг они усилятся от спиртного? Лучше не рисковать.

– А детское шампанское можно? – улыбался он.

– Можно даже подростковое, – отшутилась я.

– Это какое?

– От которого руки не тянутся ни в чьи трусы!

– А в свои можно?

Мы оба успели только распахнуть губы – он чтобы хохотнуть. Я – чтобы сказать одну букву – «а»…

И тут же мы с Максом получили по затрещине.

Роксана бы ликовала, увидев, как подушки безопасности джипа нещадно хлещут нас по лицам, осмелившимся осквернить первым поцелуем ее ложе любви, что находилось где-то между багажником и половыми ковриками.

Глава 10

Он боится, а я не хочу в трусах

– …втобус, – закончила я начатое секундой ранее слово на букву «а».

Макс пыхтел, выкарабкиваясь из подушки безопасности, чихнувшей ему в лицо. Из сложенного гармошкой капота валил дым, что-то шипело. Нащупав телефон, я позвонила Жене, борясь со звоном в ушах, почти кричала в трубку что-то про аварию.

По кольцам-маякам Женя нашел нас через двадцать минут. Я даже не знала точного адреса, где произошла авария. Хорошо, что автобус был пустой и стоял на конечной остановке. Внутри него никто не пострадал.

Пока ждали Женю, Максим говорил мне что-то, но я слышала его словно из-под воды, словно стою на дне, а он кричит откуда-то сверху.

Максим рассек нос и бровь. В кои-то веке он не был пристегнут своим всесильным оранжевым ремнем. Меня же изрядно тряхнуло, сковав плечи и оставив фиолетовые лямки гематом. Побаливала шея.

Максу приклеили пластырь, а мне выдали черного цвета бандажный воротник, потом Женя вызвал сменщика, отправив нас в резиденцию, а сам остался улаживать дела по эвакуации разбитой машины.

Мне нужно было с кем-то все это обсудить. И аварию, и поцелуй. Я написала Яне СМС, предлагая встретиться на крыше. Пересказав основное, поохав и попричитав над своим шейным корсетом, я перешла к главному.

– После столкновения с автобусом Макс закрылся, – говорила я, пытаясь рассмотреть звезды, для чего приходилось отклоняться всем телом, ведь просто задрать голову к небу не получалось. – Или это произошло после нашего поцелуя?

Ее брови взлетели изогнутыми дугами мягких перьев ко лбу:

– Он поцеловал тебя? – Помолчав, она добавила: – Максим Сергеевич нервничает не из-за аварии. Из-за тебя. Он тебе тоже нравится?

Поправив воротник, я сглотнула:

– Это сложно. Я не понимаю… Он тянется ко мне, сбегает. Он такой разный, как будто существует сразу два Макса: адекватный и маньяк.

Яна накинула мне на плечи мягкий теплый свитер и протянула термос с горячим чаем, от которого приятно пахло мятой и чем-то кисленьким.

– Алла посоветовала мне заварить для тебя эти листья. Сказала, голова не будет болеть.

– Спасибо, – отпила я пару глотков, чувствуя, как меня чуть-чуть отпускает, как расслабляются мышцы шеи. – И как он не увидел целый автобус?

– Максим Сергеевич, – задумалась Яна, – часто переоценивает свои силы. В Калининграде он тоже гонял. Каким-то образом они познакомились там с Константином.

– Они познакомились еще в детстве, на пикнике. Костя был на площадке вместе со мной, Аллой и Максом. У него был день рождения с кучей гостей. Говорит, что не помнит меня, но вроде сдружился с Максимом.

– Вот как? И Константин был там?

– А теперь мы все здесь. Возле двери с картой смерти.

Я опрокинулась спиной назад, повиснув на козырьке крыши треугольным мостиком.

– Как ты так висишь? У тебя кости есть? – обеспокоенно спросила Яна, глядя на мою растяжку, но я услышала не «кости», а «Костя».

– Что Костя?

– Я про кости, а ты что про Костю?

– Ничего… Как у них с Аллой? Выбрали цвет приглашений?

Яна пожала плечами:

– Пришлось выбрать за них. Иначе не успеют напечатать и разослать к торжеству.

– Ты выбрала нюдовый беж айвори… что-то там?

– Цвет называется вермилион. Это пигмент, получаемый из камня киноварь. Сам киноварь алый с серыми вкраплениями и блестит как алмаз. Алла Сергеевна назвала так морозостойкую пшеницу.

– Как поэтично, Янка… Алла оценит твои старания.

– Спасибо, – смутилась помощница.

– Переживаешь за их свадьбу больше, чем сами жених с невестой.

Когда мы спустились вниз по лестнице в мою ванную, а потом вышли в спальню, хорек Геката прыгнула Яне на спину. Яна взвизгнула, а я успела вытянуть руки и подхватить хорька, чтобы тот не рухнул.

– Тише! Кого-нибудь разбудишь!

– Я крыс боюсь…

– Это хорек, а не крыса! Ты ей нравишься, – заметила я, что Геката из нас всех больше всего обожает Яну. Даже ко мне ластится меньше, хоть я кормлю ее чаще, чем Алла. – Животные чувствуют доброту.

– Скажешь тоже, – блеснули алым румянцем щеки Яны, – попробуй уснуть. Завтра вернисаж Воронцовой. Мне еще нужно придумать, как задрапировать твой воротник. Может, дизайнерским шарфиком?

За ночь и утро на территории поместья выросли золоченые шатры, фонтаны, установки для фейерверка и фуршетные острова. Пока обитатели резиденции кутались в негу снов (или кошмаров) внутри своих гнезд, территория преображалась.

Тепловые лампы и те были заказаны в форме фантастических бордовых цветов с наклоненными головками-колокольчиками.

Под присмотром управляющих сновали повара, толкая тележки с кейтерингом. Работали пиротехники, устанавливая металлические конструкции для грандиозного финала вечеринки, монтировался подиум для оркестра.

Я у нас в городе фестиваля такого размаха не помню, а здесь это был домашний вернисаж с выставкой-продажей картин.

Утром, несмотря на предстоящий праздник, дом Воронцовых источал панические нотки истерии, когда еще вроде бы ничего не случилось, когда есть лишь ощущение грозы и застывшего вокруг тока.

Единственная искра – и ток шибанет по всем нам, опалив напудренные райские перышки до состояния цыпленка табака.

Такое происходило с моей мамой. Симптомы примерно следующие: сжатые губы, быстрая речь, никаких повторов, кто бы что ни переспросил. Мама не повторяла папе, сколько столовых ложек молока добавить ей в кофе, если он отвлекся и не расслышал. Когда папа переспрашивал дважды, мама делала это: герань, тяпка, побег.

И без тяпки, и без герани, но с