– О Ты Вечный, Ты – совершенство Времени, Ты – истинный из всех Истин, Ты – непреложная сущность всех Перемен, Ты – самый яркий светоч Милости, Ты – бесконечное Сострадание, Ты – Милосердие, Ты – само воплощение Любви!

Я не всегда успевала отвечать со всеми и, как ни старалась, не сумела понять дословно последовавшую за тем проповедь, которая внушала строжайшие каноны милосердия в манере мягкой и проникновенной, сравнимой с той, что можно услышать у самых правоверных и мудрых из христианских священников.

Было некое величие в приниженности тех языческих прихожан, и в своем покорном смиренномудрии они казались преисполненными горделивости. Я оставляю правоту и ошибочность на Его суд, ибо Он один способен вознестись к сияющим высотам истины и опуститься в самые темные глубины заблуждений, а сама буду усваивать урок, который преподают мне съежившиеся фигуры и спрятанные лица тех, кто терпеливо ждет, когда вдалеке замерцает Свет – урок, который откроет мне знание: воздавая хвалу Господу за свет христианства, я должна также благодарить Его за тень христианства, которая есть буддизм.

На ступеньках и в притворах храма стояли в ленивых позах стражи-амазонки, занимавшие себя непотребным развлечением: кокетничали – и это было безобразное зрелище – со смотрителями храма, на которых была возложена обязанность хранителей священного огня, горящего перед алтарем. Около восьмидесяти пяти лет назад этот огонь погас. Это расценивалось как ужасное бедствие, сулившее большое несчастье, и весь Сиам погрузился в оцепенение скорби. Все публичные представления были запрещены до тех пор, пока вина за совершенное преступление не будет искуплена наказанием, которое должен был понести тот несчастный, по чьему кощунственному недосмотру случилась эта беда. Вновь зажегся священный огонь лишь в правление Пхра-Пути-Яут-Фа, деда покойного Его Величества, когда королевский Зал аудиенций загорелся от удара молнии. От того небесного пламени священный огонь снова радостно вспыхнул и горит по сей день.

Высокий трон, на котором сиял в великолепии золота и драгоценных камней бесценный Пхракэу (Изумрудный Бог), сверкал и переливался в утреннем свете. Все вокруг и над алтарем – даже вазы с цветами и благовонные свечи на полу, – словно по волшебству, отражалось на его калейдоскопической поверхности, то переливавшейся бледными серебристыми красками, как при лунном свете, то начинавшей искриться слепящими бликами, как от тысяч ламп в пиршественном зале.

Потолок целиком и полностью покрывают иероглифы, светящиеся круги, треугольники, сферы, кольца, звезды, цветы, фигуры животных, даже части человеческого тела – мистические символы, которые способны истолковать только посвященные. Эх, если б я могла читать их как открытую книгу, наверное, мне удалось бы приблизиться к удивительной тайне этого народа! Я смотрела на них и мыслями уносилась на тысячу лет назад, и мои хилые глупые домыслы терялись в тумане древних мифов, словно бабочки в море.

Не сказать, что буддизм избежал толкований и чванства множества писателей, среди которых наибольшего доверия заслуживают Отцы Церкви [123], которые, стремясь разбудить внимание спящих наций, пусть и неохотно, но все же беспристрастно и элегантно отдали дань давно позабытым религиям Халдеи, Финикии, Ассирии и Египта. Тем не менее они никогда не стали бы рассматривать учение Будды как родственное христианству, ввиду его отказа от расовых различий, если б не усмотрели в простоте обрядов иные и более прочные узы братства. Подобно христианству, буддизм – религия всеобъемлющая и апостольская, ибо многие ее приверженцы отдали за истину жизнь. Более того, это вероучение древней расы, и тайна, что его окутывает, привлекала даже самодостаточных греков и возбуждала любопытство заносчивых равнодушных римлян. Принципы учения Будды проливали свет на догматы Христа и, как следствие, вызывали интерес у христианских писателей. Соответственно, в трудах ранних из них упоминается Будда (Птах), хотя почти никто из этих писателей не сумел оценить всю религиозную значимость его учений. Теребинт [124] заявлял: ничто в языческом мире не сравнится с его (Будды) «Пратимокшей» («Свод правил поведения буддийских монахов»), которая во многом совпадала с установлениями, регулировавшими жизнь христианских монахов. Марко Поло говорит о Будде: «Si fuisset Christianus, fuisset apud Deum maximus factus» [125]. А позже Малькольм, ревностный миссионер, сказал о его учении: «Во всех отношениях это – лучшая религия, которую когда-либо изобрел человек». Как аккуратно выразился осторожный христианин, употребив слово «изобрел»!

Но ошибки, постепенно закрадывавшиеся в догматы, изъязвили чистоту учения, и ученики, невежественные или глупые, исказили ее смысл, а слишком рьяные и слепые или вероломные наставники вводили в заблуждение простой люд, и в конце концов ясная и искренняя философия Будды переплелась с египетской мифологией.

Над порталом восточного фасада вата Пхракэу можно видеть барельеф, изображающий сцены Судного дня, на котором дьявол с головой свиньи тащит нечестивцев в ад, а ангел взвешивает людей на весах. Теперь нам известно, что в древнеегипетской мифологии Свинья символизировала Злой Дух, и этот барельеф на стене сиамского вата египтологу непременно напомнит древние скульптурные композиции, изображающие Анубиса (сиамский Ануман/Хануман), который на суде мертвых взвешивает сердца, чтобы определить, сколько в них добра или зла, после чего души грешников уносит свинья.

В городе Арсиноя в Верхнем Египте (бывший Крокодилополис, ныне – Мединет-эль-Файюм) поклоняются крокодилу. Там в пруду живет прирученный священный крокодил, Сухус [126]. Священники, которых он узнает, кормят его мясом, пшеничным хлебом, вином, пищей, что жертвуют миряне. Одного из египетских богов – вероятно, того, кому посвящено это животное – неизменно изображают с головой крокодила, и в иероглифических текстах он описывается как животное с хвостом, подвернутым под тело. Подобный образ есть и в храмах Сиама; и в пруду, как у древних египтян, тоже живет священный крокодил, которого кормят сиамские священники. По их зову он поднимается на поверхность и принимает дары – рис, фрукты и вино, которые ему приносят ежедневно.

Жук, священное для буддистов насекомое, для египтян символизирует Птаха (Пта) – отца всех Богов, и в иероглифических текстах он ассоциируется с этим божеством: по описаниям, у него на голове восседал жук или он целиком и полностью изображался в виде жука. В тех иероглифических текстах, где жук не представляет Будду, он выступает в качестве символа размножения, и это его самое древнее значение. Доктор Юнг [127], изучая иероглифические письмена, установил взаимосвязь между скарабеями и Буддой. Миссис Гамильтон Грей [128] в своих путевых записках «Путешествие к гробницам Этрурии» замечает: «Скарабеи существовали задолго до того, как у нас появились какие-либо сведения об идолах, посему, вне сомнения, изначально они были выдумкой некоего воистину набожного ума. И они строго предупреждают нас об