Между тем, ситуация в самом Тушине становилась критической. На юге, в Калуге, сосредоточились верные Лжедмитрию войска; на севере, под Дмитровым, наседали Скопин-Шуйский и шведы, с трудом сдерживаемые тушинцами. В таких условиях гетман Рожинский принял решение отойти к Волоколамску.

6 марта ляхи подожгли Тушинский лагерь, и войско выступило в поход. Осада Москвы окончательно прекратилась. Через два дня войско гетмана было в Волоке-Ламском, где Рожинский умер от «истощения сил». Польско-литовское войско, оставшись без вождя, окончательно рассеялось. Его отдельные отряды потянулись в войско Сигизмунда III, осадившее Смоленск.

12 марта 1610 года полки Михаила Скопы торжественно вступили в освобождённую Москву. В «Повести о победах Московского государства» автор записал: «И была в Москве радость великая, и начали во всех церквах в колокола звонити и молитвы Богу воссылати, и все радости великой преисполнились. Людие же города Москвы все хвалили мудрый добрый разум, и благодеяния, и храбрость Михайла Васильевича Скопина-Шуйского». Царь Василий Шуйский принял своего сродника и других воевод с большими почестями и одарил ценными подарками. Армия Скопина была устроена на отдых в северо-западной части Скородома и в ближайших городских посадах.

Слава Скопина-Шуйского в условиях Смуты и нестабильности власти вызвала у Шуйского и ближних к нему бояр зависть и опасение. В народе многие хотели видеть на царском престоле Скопу, а не заговорщика – Василия Шуйского. Да и род Скопиных-Шуйских был более старшей ветвью Рюриковичей в сравнении с Шуйскими. Особо недоброжелательно к Скопину был настроен наследник престола – бездарный брат царя Дмитрий Иванович Шуйский[68], проигравший все сражения против повстанцев и литвы.

Весной, когда сойдёт половодье, Скопин готовился выступить из Москвы на помощь осаждённому Смоленску. Делагарди, подозревая неладное, советовал князю Михаилу поскорее сделать это и выступить к Смоленску зимой. В окружении своих соратников и своей армии Скопа был бы в большей безопасности. Но князь Михаил уверил шведа, что армия после тяжёлой и изнурительной кампании по освобождению Троице-Сергиевой Лавры и Москвы нуждается в хорошем отдыхе.

Между тем в апреле 1610 года польские отряды, пришедшие из-под Смоленска, захватили Стародуб, Почеп, Чернигов и Новгород-Северский, приведя население этих городов к присяге Владиславу. В начале мая присягнули королевичу жители Рославля.

* * *

Прожив несколько месяцев в Дмитрове с Сапегой, Марина смогла воочию убедиться, что новый её избранник был храбрым рыцарем, хорошим любовником, но плохим стратегом и политиком. Тем более, он никоим образом не годился ей в мужья. Даже слегка заносчивый и сравнительно тщедушный «царик» стал казаться ей более выгодной партией. Чтобы усыпить подозрение любовника, Марина последний раз, предаваясь страстным ласкам, разделила с ним постель. Затем они выпили вина. Сапега, как всегда оказался не воздержан в выпивке. Когда он уснул, она поднялась с ложа, холодно окинула бывшего любовника взглядом, облегчённо вздохнула, на прощание махнула рукой и ушла к себе в покои.

Переодевшись в мужское платье, тёмной мартовской ночью царица оставила Дмитров и в сопровождении четырех шляхтичей отправилась в Калугу. Зима была снежной, намело большие сугробы. Дорога петляла среди заносов. Меж небольших облачков ярко высвечивало солнце. Подтаявший снег местами, искрился всеми цветами радуги. Марина ехала то верхом, то в небольшом крытом возке. На подъезде к Калуге её эскорт с небольшим санным обозом догнал брат – кастелян Саноцкий Станислав Мнишек. Он привёз ей часть её гардероба и доставил прислугу, оставленную при бегстве из Тушина. Какое-то время Станислав пытался уговорить её не ехать в Калугу, так как там было довольно опасно. Но Марина не послушалась.

«Царик» со славой и напускной любовью встретил венценосную «законную супругу». Казакам из погреба выкатили три бочки вина и бочку водки. Те пили и палили из ружей и ручных пищалей в честь царицы. Грустно улыбаясь, незаметно смахивая слёзы, накатывавшие ей на глаза, Марина думала о том, что превратилась из тушинской царицы в калужскую.

* * *

В Москву пришла тёплая и бурная весна. Южный порывистый ветер крутил флюгера на крышах и башнях, рябил воду на реке-Москве и на больших лужах, стоявших в низинах после сильного апрельского ливня. Яркое солнце светило в разрывах облаков. Из Замоскворечья ветер доносил яркие, тревожащие обоняние людей, запахи весны. Пахло свежим конским навозом, распускающимися клейкими почками яблонь и груш, сохнущей землёй садов и огородов, и ещё чем-то непонятным, тем, чем пахнет только весной. 23 апреля молодой полководец князь Михаил Скопа был приглашён на пир по случаю крестин сына князя Ивана Михайловича Воротынского. Тот просил князя Михаила стать крёстным отцом младенцу. Крёстной матерью выбрана была жена князя Дмитрия Шуйского Мария (дочь Малюты Скуратова). Крестили мальчика в храме св. пророка Илии, что в Китай-городе. Крёстный отец с интересом наблюдал за малышом, которого носил на руках. Тот, то хмурил бровки на красненьком личике, кривил губки и собирался плакать, то улыбался и пускал пузыри. В храме было немного народу, человек 15 – всё представители древних княжеских родов и старая московская знать. Женщин было немного: мать-крёстная Екатерина, жена князя Ивана Воротынского Дарья, да жена Ивана Никитича Романова-Юрьева.

Князь Михаил сам принимал младенца из купели, помогал жене князя Ивана одевать его. Двор князей Воротынских находился на Ильинке недалеко от храма. Там уже накрыли столы для званого обеда. Приглашённые оставляли возки и сёдла. Возки отъезжали. Коней привязывали у коновязи во дворе. Все шли к трапезе, радостно улыбаясь тёплому вешнему дню.

Столы в трапезной палате были расставлены «Покоем» (буквой «П»). Князя Михаила усадили рядом с хозяином дома во главе стола. Столы были заставлены винами, пивом, медовухой, водкой и множеством всякой снеди. Сначала слуги обнесли гостей братиной с добрым фряжским вином. Затем пришёл черёд и закускам.

Потом Дмитрий Шуйский что-то шепнул жене. Та поднялась с лавки и попросила налить ей чашу доброго красного вина. Приняв чашу, она поднесла её своему куму – князю Михаилу Скопе. Из её рук князь с поклоном принял на пиру чашу. Выпив, он через пять минут внезапно почувствовал себя плохо, из носа хлынула кровь.

Слуги поспешно унесли его домой, где он после двухнедельных мучений скончался. Весть о смерти молодого героя-освободителя столицы повергла москвичей в шок. «Чёрные люди» при первых известиях о смерти полководца бросились громить дом князя Дмитрия Шуйского, и лишь царские войска сумели предотвратить расправу. Многие современники и летописцы прямо обвиняли в этой смерти Василия Шуйского и «Скуратовну»[69]. Иноземец Мартин Бер, находившийся в Москве, писал тогда: «Храбрый же Скопин, спасший Россию, получил от Василия Шуйского в награду –