нарочно, все еще топтался у крыльца и уже недоуменно поглядывал в сторону сарая. Ах, будь что будет! Я – словно мне очень жарко – перевесила кофту через руку – так, чтобы наполненные яйцами рукава были внутри, а полочки и спинка прикрывали их сверху.

– Ну ничего так?.. Не очень заметно? – спросила я Леонида.

Он критически оглядел меня: «Да как тебе сказать… Вообще-то…»

– Пошли! – решилась я. – Только ты иди с этой стороны, где кофта, и давай обязательно разговаривать о чем-нибудь.

Пока Леонид запирал ворота, я подождала его. Затем мы пошли рядом, бок о бок, оживленно болтая о чем-то невпопад.

Шмидт озадаченно посмотрел на нас, когда мы, словно не заметив его, проходили мимо, кинул насмешливо вслед: «Сегодня вы оба не торопились, а? Ну и как все получилось?..»

– Дурак набитый! – сказала я, когда мы уже подходили к дому, с трудом преодолевая откуда-то взявшуюся внезапную дрожь. А Лешка как-то странно сбоку посмотрел на меня и непонятно усмехнулся.

Дома, конечно, было много восторженных ахов и охов, потом шкворчала на плите роскошная яичница. И Нинка тоже вместе со всеми ахала, радовалась нашей удаче, с удовольствием уплетала причитающуюся ей долю. И вот сейчас она напомнила мне о том случае.

– Понимаешь, Нина. – Я пересела к ней рядом и положила руку на выступающие из-под тонкого платьишка острые лопатки (Нинка своенравно, обидчиво дернулась в ответ). – Понимаешь, нельзя сравнивать… – Я совершенно не знала, что ей сказать, все подготовленные заранее слова куда-то улетучились. – Ты, когда вырастешь… У тебя в жизни…

– Не надо. – В голосе девчонки мне послышались взрослые, выстраданные где-то в глубине ее маленького сердца нотки. – Я все понимаю, хотя вы все и считаете меня еще ребенком. Сейчас война… Это они, немцы, напали на нас, а не мы на них. Они разрушили наши дома, отняли все, что могли, пригнали нас сюда и заставляют теперь работать на себя. Из-за них я потеряла папу. – Плечи Нины стали вздрагивать. – Из-за них у меня нет Родины. Ты же сама, сама без конца плачешь об этом, сама же говоришь, что человек не может без Родины… Так что же – им все надо прощать? Разве это не справедливо, что вы берете иногда у одного из таких фашистов кое-что для себя? Конечно, справедливо, и вы, взрослые, именно так и считаете. Почему же она, – голос Нины сорвался в плач, – почему же она… меня… сегодня… воровкой?

– Не плачь. – Я крепко прижала голову Нинки к себе, успокаивая, тихонько погладила спутанные темные волосы. – Ты права: у каждого человека может быть только одна Родина, а без нее у него нет жизни, а значит, и будущего. Но тут разговор о другом. Понимаешь, Нина… А впрочем… Ладно. Хватит! – Я решительно поднялась с крыльца и потянула Нину за рукав. – Давай забудем обо всем этом. Смотри, как темно стало. Пора в дом.

Сима уже лежала в кровати, делала вид, что спит. Веки ее тихонько вздрагивали. Я не стала искать дипломатические приемы, а сразу недипломатично крикнула: «Серафима, ауфштейн![42] Вот тебе твоя дочка, и давайте миритесь обе! Мы с Ниной во всем разобрались, она ни в чем не виновата. Слышишь – ни в чем! Ну! Обнимайтесь же и целуйтесь! Быстро!»

Мне неизвестно, как они там помирились, потому что ушла в кухню делать эти записи. Заканчивая свою писанину, вспомнила вдруг Лешкины слова и невольно улыбнулась в душе: «А хорошая все же была курица!»

5 ноября

Уф! Получили сегодня получку, еле «дотащили» до дому. Смехота! К чему, спрашивается, ломать такую комедию со щелканьем счетов, с подробными расчетами и разъяснениями, с росписями на каком-то дурацком листке!

Я получила за два месяца целых восемь марок и семнадцать пфеннигов. Ха-ха-ха! Сима – на четыре марки и тридцать пфеннигов больше. Маме выдано что-то около шести марок. Я посмеялась над ней – мол, как же ты, Ана, так шлехт арбайтен для своего либер Шмидта? Леонид получил чуточку больше Симы, а бедному Мише досталось меньше всех – четыре марки и десять пфеннигов. Мы прямо все обхохотались над ним: Мишка, ну как же ты дотащишь до дому такое богатство? Тут же целое состояние! Давай поможем…

Это – уже третья «получка» за все время, что мы живем здесь. Почему-то Шмидт ведет свои расчеты с нами за два месяца – или здесь так заведено? Но я думаю, что, скорей всего, он сам так распорядился, иначе – если бы он стал платить «зарплату» за каждый месяц – стыдно было бы выделять такие крохи.

Особенно занимателен и интересен сам процесс выдачи «получки». Для этой цели на открытую веранду выставляется стол, за которым восседает на широком стуле сам Шмидт. Глаза скрыты за дымчатыми очками, что поминутно сползают на кончик носа. Физиономия пана постепенно покрывается красными пятнами: и от раздражения, что приходится все время поправлять очки, и, главное, оттого, что настала пора распрощаться со своими марками.

Перед Шмидтом разложен лист бумаги – что-то наподобие ведомости (все – чин по чину!). С одной стороны – толстая тетрадь с какими-то записями, с другой – счеты. Поминутно заглядывая в тетрадь, он щелкает толстым, волосатым пальцем на счетах, сокрушенно качает головой: «Майн Готт!.. Много, слишком много вы, русские, жрете. Ничего теперь не поделаешь, – сами виноваты, что так мало денег получаете. Вот мы, немцы, экономим во всем, понимаем, что время тяжелое – „аллес фюр зольдатен“. А до вас это никак не доходит. И притом все русские такие лоботрясы, лербасы – совсем не берегут хозяйский инвентарь, имущество. За это тоже, – (щелк-щелк костяшками!), – не следует прощать. Сломал как-то Леонард болт у веялки – с него шесть марок долой! Ана разбила однажды бутыль с хлоркой, что стояла у входа в курятник, – поплатилась за это тремя марками. А на Михеля вообще наложен штраф в десять марок за порванную уздечку и за то, чтобы не перечил впредь своему господину».

Вот такой сегодня у нас происходил «расчет». С меня тоже Шмидт урвал две с половиной марки за то, что не убрала однажды под крышу бумажные кули из-под удобрения и они размокли под дождем. Я попробовала было протестовать: «Между прочим, мне никто не говорил, что я должна убрать эти вонючие мешки!» – «Сама должна знать! – отрезал Шмидт. – Высыпала удобрение – сложи аккуратно кули в сарай. – И пригрозил: – Запомните! Так будет всегда! Я вас приучу к порядку».

Словом, из всех нас, кажется, только одна Сима