И еще одно. Вечером заглянул к нам Шмидт и поинтересовался – остались ли у нас дома какие-либо вещи, в частности зимняя одежда. И если да – то мы можем получить их. Для этой цели нам выдадут специальные листы, где мы должны написать свой адрес и короткое письмо, обращенное к оставшимся родственникам. Эти листы через Берлин отошлют в Россию. Наши родственники должны запаковать указанные в листке вещи и сдать их на сборный пункт. А оттуда посылки прибудут к нам.

Странно! Мы все очень удивлены – с чего это вдруг немцам приспичило заботиться о нашем здоровье? Не о своем ли они больше пекутся? Ведь надвигается зима, а с нею и страх перед русским морозом. Может быть, таким путем они хотят «утеплить» свою армию?

Во всяком случае – посмотрим. Но я уже решила: если действительно нам представится возможность связаться со своими – дам знать Тасе (придумаю какой-нибудь «шифр»), чтобы она выслала мне мои книги.

И еще – последнее: перед уходом Шмидт вытащил из кармана свернутый рулоном кусок белой материи, по поверхности которой сплошь проставлены штамповкой синие буквы «OST» (что означает – «восточный рабочий»). Велел вырезать эти метки, пришить к своей одежде и отныне не выходить без них из дому. Ну что же, – значит, и мы теперь стали «мечеными» (поляки уже носят букву «р»).

Ох как я опять засиделась! А завтра ведь, увы, не «зоннентаг»[41].

3 ноября

Сегодня произошло «ужасное» «ЧП» в нашем доме, так сказать, «драма в благородном семействе» – крепко поссорились Сима с… Ниной. А случилось вот что. Торопясь домой на обед, мы с удивлением увидели – дверь заперта (обычно она всегда к этому времени нараспашку). На стук открыла Нина, пропустив всех, внимательно оглядела дорогу.

«Кого ты высматриваешь?» – спросила я ее. «Да так…» – неопределенно и как-то загадочно ответила она, снова накидывая крюк на дверь.

– Давайте быстро обедать, – раздался голос мамы из кухни. – Уже все готово… Сегодня у нас праздничное меню.

Действительно, аромат стоял прямо сногсшибательный. «А что же у нас такое? – полюбопытствовал Мишка, первый входя в кухню, и удивленно протянул: – Ту, май-то, – курица! Куриный зуппе! Оля-ля, отлично!»

И правда, на всех тарелках уже лежали кусочки куры. Мама половником разливала из кастрюли наваристый, густой бульон.

Сима, протиснувшись на свое место, зажмурилась от удовольствия: «Как давно мы уже не ели такого супа! Наверное, последний раз – до войны. Правда, Нина?»

– А что, разве Шмидт отоварил нас на эту неделю куриным мясом? – спросила я без всякого злого умысла, старательно обгладывая крылышко.

Мама метнула в Нинку быстрым заговорщицким взглядом: «Отоварил не отоварил, ешьте – и все тут! Чего об этом рассусоливать!.. Вон стынет все. Еще явится кто-нибудь незваный, испортит нам весь обед».

Сима, вдруг побледнев, отложила ложку, сказала необычно звенящим голосом: «Нет, я все-таки хочу знать, откуда взялась эта курица? В последний раз, я сама это видела, ты несла, тетя Нюша, от Шмидта баранью требуху. Так откуда же курица?»

Все как-то невольно, непонимающе притихли. Мама растерянно положила руки на стол: «Ну, откуда, откуда – с Чудова! Привязалась со своими расспросами! Я пошла в сарай за дровами, а там кура панская сидит. Уронила нечаянно полено и пришибла ее… Не выбрасывать же!»

Сима внезапно заплакала: «И все-то вы врете, тетя Нюша, выгораживаете эту маленькую негодяйку! Вы не смогли за какие-то полтора часа и поймать, и ощипать, и выпотрошить, и сварить куру… Она была уже подготовлена!.. Говори! – закричала она на Нинку. – Это ты поймала и убила ее?»

Побледневшая, испуганная Нина, со страхом глядя на мать, молча кивнула головой.

– Рассказывай все, как было! – не унималась Сима. – Или я тебя сейчас сама, сию же минуту отведу к Шмидту! Ну!!

– Я вышла за водой, – всхлипывая, стала рассказывать Нина, – и увидела, что возле нашего сарая гуляет панская курица. Мне просто захотелось поймать ее, чтобы погладить. У меня в кармане были хлебные крошки. Я вошла в сарай и поманила ее. Когда курица оказалась рядом, дверь почему-то закрылась… Я стала ее ловить, а она раскудахталась и взлетела на кучу брикета. Я испугалась, что услышат Эрна или сам Шмидт, и бросила в куру брикетиной. Я просто хотела, чтобы она замолчала, а она… она… – Нинка сделала небольшую паузу и, глотая слезы, продолжила: – Тогда я испугалась еще больше, что кто-нибудь подумает, что я ее специально… Я ощипала перья, положила куру в ведро, накрыла сверху дровами, принесла домой и спрятала под ящик в чулане… А тетя Нюша пришла и…»

Тут Нинка безудержно разрыдалась.

– А где перья? Куда ты их дела? – в гневном, полном отчаяния голосе Симы слышалась тревога. – Ведь кто увидит – сразу догадается… Тебя, воровку, упекут в концлагерь, и поделом, тварь такая! Куда, спрашиваю, дела перья?!

Нинка сквозь слезы деловито шмыгнула носом: «Не упекут. Я потом вернулась в сарай, все убрала, а перья сожгла в плите.

Сима бессильно всплеснула руками: «Все предусмотрела! Это надо же! И еще у нее поворачивается язык, что она хотела „только погладить“!»

С Симой случилась настоящая истерика. Она резко отодвинула от себя тарелку, расплескав по столу суп, с рыданиями выбежала из-за стола: «Я не буду есть это! Пусть ест все та, что убила курицу. Моя дочь – воровка и садистка! Боже мой, знал бы это ее отец!»

Нина тоже устремилась за ней, но в комнату идти не решилась и скулила, как побитый щенок, где-то в коридоре.

Оставшиеся за столом закончили обед при полном молчании, не глядя друг на друга. Обстановку несколько разрядил Леонид: «Хорошая была курица», – прищелкнул он языком и, взглянув на меня, озорно подмигнул.

– Ну уж Симка, ту, май-то, тоже зря так на девчонку, – сказал свое слово Миша. – Может, действительно от страха брикетом-то…

А мама вдруг напустилась на меня: «И дернула же тебя нелегкая за язык – чем Шмидт отоварил да что дал?! Лопала бы да помалкивала!»

Я услышала: скуление в сенях притихло – «негодяйка» прислушивалась, что о ней говорят.

– Нечего тебе покрывать ее! – громко сказала я маме. – Она уже не маленькая и должна сама понимать – что можно, что нельзя… А если бы и в самом деле кто ее тогда увидел с этой курицей – в первую очередь Сима пострадала бы – сгнили бы обе в концлагере!

Скуление за дверью снова усилилось. Проходя мимо, я