Сегодня намеревались молотить, да, к счастью, сломался какой-то болт в машине. (Видно, услышал Бог мои молитвы!) Весь день убирали и возили с поля брюкву.

И вот уже под конец работы видим – бежит к нам через поле взволнованная мама и еще издалека кричит: «У меня большая новость!»

Господи! Может, случилось землетрясение и весь Вермахт во главе с Адольфом Гитлером провалился в тартарары? А может, мир наступил на Земле и только мы, закопавшись с этой чертовой брюквой, ничего не знаем, не ведаем? У меня ноги сделались ватными и бешено заколотилось сердце. Но нет! О мире, конечно, как и следовало полагать, ничего еще не слышно и не видно. А все-таки для нашей теперешней жизни новость, принесенная мамой, действительно огромная. Только сейчас к ней в погреб (она складывала там брюкву) примчалась Нина и рассказала вот что: она чистила к ужину картошку, когда раздался стук в дверь. Открыла. Смотрит – стоит на крыльце худой-худой, грязный, весь оборванный, босой мужчина. Говорит ей: «Здравствуй, Ниночка. А из взрослых кто-нибудь есть дома?»

«Не-ет», – протянула испуганная Нинка и, попятившись, хотела было захлопнуть дверь, но он придержал скобу рукой: «Не бойся, девочка, ты, наверное, не узнала меня. Я – Михаил от Бангера, что убежал вместе с вашим Василием… Передай Леониду и Мише, чтобы они пришли вечером ко мне, скажи, надо, мол, поговорить».

Не успели мы все еще опомниться от этого известия, как смотрим – пылит на поле Шмидт и тоже, с места в карьер, сообщает: «Помните Мишеля от Бангера? Так вот, его после концлагеря отправили на биржу, и сегодня он снова вернулся к Бангеру».

Мы прикинулись, что нам ничего не известно, и разахались, разохались: «Ну?! Что вы говорите! Надо же!» Воспользовавшись моментом, я спросила у пана, не знает ли он, где сейчас Василий, и не пришлют ли его тоже сюда? Он в раздумье покачал головой: «Не знаю, может быть. – Но тут же самолюбиво вскинулся: – Что значит – „пришлют“? Весь вопрос в том – захочу ли я взять этого лербаса обратно!»

После ужина Леонид и Миша сразу же полетели к Бангеру за новостями. Пришли уже около 11 часов и рассказали такое, от чего у нас волосы буквально шевелились от ужаса. Ну и дела творятся в «свободной, цивилизованной» Германии! У Михаила и сейчас еще все тело черное от побоев, а Сашу и Игоря, сказал, наверное, забьют там совсем… Леонид и Мишка тоже сперва не узнали его, говорят, стоял перед ними скелет, обтянутый кожей, а волосы из черных превратились в сивые – сплошь пересыпаны сединой.

В общем, они, наши беглецы, сумели отойти от Мариенвердера лишь пятьдесят с небольшим километров, а там их схватили. Женю (как она и писала) бросили до выздоровления в польской семье, а их – четверых – отправили на полицейской машине в концлагерь, в город Штутхоф. По дороге беспрестанно били, пинали ногами – лежащих! – в грудь, в живот и по голове. В результате у Игоря опять открылось кровохарканье.

А в лагере и того хуже – допросы, мордобития, пытки с утра до вечера. Держат впроголодь – лишь раз в сутки дают жидкую баланду, да и то не каждому. Если, положим, надзирателю кто-то чем-то не приглянулся – он должен «поститься» до следующих суток. Люди уже стали не похожи на людей, бродят, словно тени.

Но, несмотря на все эти ужасы, побеги из Германии русских, поляков, украинцев не только не прекращаются, а, наоборот, с каждым днем усиливаются. (Я сразу вспомнила Аркадия – прав он!) Восточные рабы бегут отовсюду – с шахт, с железной дороги, с фабрик, от бауеров. Наиболее отчаянные умудряются даже совершать побеги из лагерей. За это их – тех, кого удалось поймать, – тут же вешают и расстреливают, а затем, для устрашения остальных заключенных, носят в гробах от барака к бараку. Словом, Михаил сказал ребятам: то, что ему довелось пережить, не забудется до конца жизни.

Но что нас всех удивило и обрадовало – так это наличие среди заключенных… немцев, бывших гитлеровских вояк! Михаилу удалось познакомиться с одним из них. Солдат этот приехал в отпуск, в Фатерланд[40], а обратно на фронт не пожелал отправиться, сдал оружие. За это его приговорили к пятнадцати годам заключения в концлагерь. Но фриц не унывает – пусть, говорит, я просижу здесь даже двадцать лет, но воевать за шизофреника Гитлера не буду… Еще он сказал, что в Берлине все концлагеря переполнены дезертирами – теми немецкими солдатами, что, бросив оружие, вернулись в родимый Фатерланд. Господи, хоть бы все гитлеровские вояки последовали разумному примеру этих немцев!

И вот – главная новость, что сообщил Михаил. Оказывается, еще в конце прошлого года – почти двенадцать месяцев назад! – фашисты понесли крупное поражение под Москвой! А до этого они уже праздновали победу – столица была окружена и Гитлер со своими генералами готовились сровнять ее с землей, а все население уничтожить. Германские войска находились в 40–30 и даже в 25 километрах от Москвы. Но дальше они не продвинулись. А в декабре началось крупное наступление наших войск, в результате чего гитлеровцы оказались отброшенными от Москвы на сто пятьдесят километров (а мы тут, дурни темные, сидим и ничего не знаем!). Освобождены уже сотни городов и поселков, а фрицы теперь вынуждены вести не наступательные, а оборонительные бои.

Все это рассказал Михаилу тот заключенный немец. Еще он сказал, что уже никто из простых немецких солдат не верит в «блиц-криег» – в молниеносную войну с Россией, и что все теперь понимают, что русских так просто не одолеть, и что исход войны может оказаться совсем иным, чем тот, о котором вопят Гитлер и Геббельс.

А в отношении Ленинграда, к сожалению, ничего пока утешительного нет (прошлая «новость» оказалась фальшивкой). Ленинград действительно, как хвастал однажды Шмидт, зажат в немецкое кольцо, но утешает и то, что ведь держится же он, живет, сражается! Гитлеровцам и тут не под силу одолеть голодный и холодный город, и не исключено (так пророчествует тот же заключенный немец), что и здесь вскоре произойдет такая же история, как и под Москвой.

Вот такие, поистине прекрасные новости узнали мы сегодня. Завтра Михаил обещал сам быть у нас, тогда расскажет еще что-нибудь.

Да, а вечером тех моих знакомцев-беглецов вновь препроводили в полицейский участок. Бангер почему-то не взял этих ребят в свое поместье, а сказал,