– Только один, – предупредил Энрике.

Короткие волоски на руках Зофьи встали дыбом. Только один. Оставайся на виду. Не двигайся. Но она могла бы все изменить. Она могла бы спасти Лайлу. Зофья достала свой мнеможучок и, включив запись, спрыгнула на землю. Ева грациозно приземлилась рядом с ней. Энрике вытянул шею, но вся остальная его часть осталась в ледяном гроте.

– Это место выглядит заброшенным, – сказал он.

На грязном полу валялись разбитые стаканы и ржавые ножи. На обломках стен виднелись следы, словно оставленные пулями, и у Зофьи скрутило живот. Ее родители рассказывали о таких изрешеченных стенах, служивших напоминанием о том, как их народ выгоняли из собственных домов. Тот, кто жил здесь, тоже был изгнан против своей воли.

Вдоль стены тянулась надпись, а проклятые колонны оказались статуями женщин, которые прятали руки за спинами. Это выглядело знакомым.

Разве Энрике не заметил нечто подобное, когда они впервые шли по коридору, ведущему к ледяному гроту? Она сделала еще один шаг вперед.

– Зофья, стой! – крикнул Энрике.

– О, не будь таким трусом, – сказала Ева. – Здесь не осталось ничего живого.

Зофья сбросила с себя шубу.

– Я узнаю надпись на стене, – сказала Ева. – Кажется, мы находимся в Стамбуле.

– В Османской империи? – спросил Энрике откуда-то сверху.

Но Ева не успела ответить. Потому что со стороны правой стены донесся скрип отодвигаемого стула. В следующую секунду Зофья увидела полоску дыма. Кто-то шагнул в тень статуи. Колонны мгновенно ожили, и разбитые лица девяти женщин повернулись в их сторону.

Раздался старый, прокуренный голос:

– Больше ты никого не получишь.

Когда Лайла была ребенком, мать сделала ей куклу.

Это была первая и последняя игрушка в ее жизни.

Кукла была сделана из шелухи банановых листьев, сшитых обрывками золотой нити, которая когда-то украшала свадебное сари ее матери. У нее были угольные глаза и длинные черные волосы, сделанные из гривы любимого водяного буйвола ее отца.

Каждую ночь мать Лайлы втирала масло сладкого миндаля в шрам на ее спине, и каждую ночь Лайла замирала, объятая ужасом. Она боялась, что если мать будет давить слишком сильно, то она расколется пополам. Поэтому она сжимала в руках свою куклу, но не слишком крепко. В конце концов, кукла была похожа на нее: такая же хрупкая.

– Знаешь, что у тебя общего с этой куклой, милая? – спросила ее мать. – Вы обе созданы для того, чтобы быть любимыми.

Для Лайлы эта кукла была обещанием.

Если она может полюбить то, что сшили нитками, значит, и ее кто-нибудь полюбит.

Когда ее мать умерла, девочка повсюду таскала с собой куклу. Она брала тряпичную подругу на танцевальные тренировки, чтобы игрушка могла выучить те же движения и чтобы с каждым резким ударом каблука и движением запястья вспоминать свою мать. Она относила куклу на кухню, чтобы она могла научиться гармонии специй и соли. Каждую ночь, когда Лайла прижимала куклу к себе, она чувствовала, как ее собственные эмоции и воспоминания прокручиваются у нее в голове, как сон, который никогда не кончится, и хотя девочка сильно горевала, к ней никогда не проходили кошмары.

Однажды утром Лайла обнаружила, что кукла исчезла. Она бросилась в гостиную… но было уже поздно. Ее отец стоял у очага, наблюдая за тем, как алое пламя пожирает куклу, выжигая угольные глаза, и уничтожает темную косу, такую же, как Лайла обычно заплетала себе. В комнате пахло гарью. Все это время отец даже не смотрел на нее.

– Рано или поздно твоя кукла все равно бы развалилась, – сказал он, скрестив руки на груди. – Так зачем хранить всякий бесполезный хлам? Кроме того, ты уже слишком взрослая для игрушек.

С этими словами он вышел из комнаты, а она осталась стоять на коленях перед огнем. Лайла не отводила взгляда, пока кукла не превратилась в горстку пепла с обрывками золотой нити. Ее мать ошиблась. Они с куклой были созданы не для того, чтобы их любили, а для того, чтобы их сломали.

После этого случая Лайла перестала играть в куклы. Но, несмотря на все усилия отца, она не переставала повсюду носить с собой свою собственную смерть. Даже сейчас ей достаточно было лишь посмотреть на свою руку, где насмешливо переливалось гранатовое кольцо.

Лайла стояла в импровизированном ледяном морге: единственная живая девушка во всей комнате. Сегодня на ней было траурное черное платье. Рядом стоял маленький столик, на котором лежали ручка, пергамент и бриллиантовое колье, подаренное Северином. Ей казалось неправильным склоняться над этими девушками, не сняв такого экстравагантного украшения, даже если на самом деле оно являлось всего-навсего вычурным ошейником.

Мертвые девушки, снятые со стен грота, были разложены на девяти ледяных плитах. В тусклом свете Сотворенных фонарей они выглядели так, словно были сделаны из фарфора. Эти несчастные напоминали чересчур любимые игрушки, с которыми играли так много, что их жемчужно-белые сорочки покрылись пятнами, тонкие сорочки были изодраны в клочья, а короны, надетые на их головы, сбились набок и запутались в заледеневших пучках волос. Это ощущение проходило, стоило только посмотреть на их руки. Или, скорее, на их отсутствие.

Лайла с трудом подавила приступ тошноты.

Потребовалось собрать всех слуг Дома Даждьбог, Дома Ко́ры и Дома Никс, чтобы снять девушек с ледяных стен. Мастера Творения, привезенные из Иркутска, создали морг, а садовники Дома Ко́ры, специализирующиеся на ландшафтном искусстве, вырастили ледяные цветы, которые излучали тепло, но при этом не таяли. Кроме того, из Иркутска вызвали врача, священника и полицейского, чтобы провести последние обряды и опознать тела, но они должны были приехать только через несколько часов, и Лайла воспользовалась этой возможностью, чтобы остаться наедине с девушками. Остальные думали, что она хочет все задокументировать, но истинная причина текла по ее венам. Кровь Лайлы позволяла ей сделать то, что было недоступно для всех остальных: понять этих несчастных.

– Лайла – не мое настоящее имя, – прошептала она, обращаясь к мертвым девушкам. – Я назвалась так, когда ушла из дома. Уже много лет я никому не говорила своего настоящего имени, но так как я не уверена, что мы сможем узнать ваши… Надеюсь, эта тайна принесет вам покой.

Она обошла всех девушек, прошептав каждой из них свое настоящее имя… имя, которое дала ей мать.

Закончив, она повернулась к ближайшей девушке. Как и у всех остальных, у нее не было рук. На ее голове тускло поблескивала корона, и в некоторых местах к проволоке еще цеплялись заледеневшие лепестки. Лайла вытащила кусок ткани из корзины, стоявшей у ее ног. Ей было стыдно за то, что она собиралась сделать, и она старательно отводила от покойницы виноватый взгляд. Искаженные черты девушки напоминали ей юную Зофью: легкий намек на заостренный подбородок, тонкий нос, высокие скулы и почти эльфийские уши. Эта была слишком молодой, но могла бы стать настоящей красавицей, если бы ее жизнь не оборвалась так рано.