Лайла закрыла лицо девушки тканью, и ее глаза защипало от слез. А затем Лайла прочла ее.

Она начала с проволочной короны: холодный металл обжигал ей руку. Ее способности всегда были переменчивыми. Воспоминания – образы, звуки, эмоциональные впечатления – предмета задерживались на его поверхности в течение месяца, прежде чем исчезнуть. После этого оставались лишь призрачные впечатления от момента или эмоции. Лайла могла ощущать их текстуру: шероховатую корку паники, тягучий шелк любви, шипы зависти, непробиваемый лед горя. Но иногда – когда эмоция все еще была сильна – она будто проживала это воспоминание, чувствуя, как его тяжесть давит на ее плечи. Именно так произошло с четками Энрике: она словно стала свидетельницей давно прошедшего события.

Лайла нерешительно закрыла глаза и коснулась короны. В ее голове зазвучала пронзительная мелодия. Призрачная и необъятная, как песня сирены, которую слышит очарованный моряк за несколько секунд до своей смерти.

Лайла отдернула руку и открыла глаза. Проволока была взята из какого-то инструмента, вроде виолончели или арфы.

Затем пальцы Лайлы скользнули по ткани, скрывавшей изуродованное лицо девушки и странные символы, вырезанные на ее коже. От этой мысли у Лайлы сжалось сердце… тот, кто это сделал, не видел в них людей – лишь инструмент для своих целей, вроде бумаги или пергамента.

Она не хотела видеть, но это было необходимо.

Лайла дотронулась до бретельки изодранного платья. В тот же момент у нее во рту появился привкус крови. Мощь последних мгновений жизни девушки пронзила ее сознание, словно гроза…

– Пожалуйста! Пожалуйста, не надо! – кричала девочка. – Мой отец – Моше Горовиц – ростовщик. Он может заплатить любой выкуп, который вы попросите, клянусь вам, пожалуйста…

– Тише, моя дорогая, – сказал пожилой мужчина.

По коже Лайлы пробежали мурашки. Голос мужчины был добрым, как будто он успокаивал капризного ребенка. Но Лайла чувствовала холодное острие ножа, словно он был приставлен к ее собственному горлу. Она ощутила во рту фантомный вкус крови: тот же железный привкус, который, должно быть, чувствовала эта девушка. Должно быть, она поняла, что происходит, и слишком сильно прикусила свой язык.

– Дело не в деньгах. Речь идет о бессмертии… мы – сотворенные существа, превзошедшие своего создателя. Так почему бы нам не стать равными Ему? Твоя кровь ляжет в основу великой цели, и ты станешь божественным орудием.

– Почему именно я? – всхлипнула девочка. – Почему…

– Не плачь, мой цветок, – сказал мужчина. – Я выбрал тебя, потому что никто не станет тебя искать.

Лайла схватилась за горло, хватая ртом воздух.

На мгновение ей показалось как будто… она коснулась своей шеи и посмотрела на кончики пальцев, ожидая, что они будут покрыты кровью… но они были чистыми. Это было просто воспоминание из далекого прошлого, достаточно сильное, чтобы захватить всю ее личность. Лайла с трудом сдержала слезы. Если она заплачет, то уже не сможет остановиться.

Хотя ледяные цветы согревали помещение, Лайла никак не могла унять дрожь. Когда Энрике поделился результатами своих изысканий по поводу странных символов, он объяснил им, что, по его мнению, они предназначены для жертвоприношений… и он был прав. Она никак не могла выбросить из головы голос пожилого мужчины. Должно быть, это был патриарх Падшего Дома, и она сразу возненавидела тошнотворную доброту, которая звучала в его словах. Она не имела ничего общего с безразличием доктора, явившегося в катакомбы.

Вцепилась в край ледяной плиты, Лайла чувствовала, как тяжело вздымается ее живот. Она вспомнила признание Ру-Жубера:

Папаша доктора – плохой человек.

Тогда они решили, что отец доктора когда-то был патриархом Падшего Дома. Это звучало так глупо. «Плохой человек». Так мог бы сказать ребенок. Но эти девушки, их изуродованные лица, лед… это не вписывалось в рамки слова «плохо». Лайла всегда считала, что изгнание Падшего Дома связано с борьбой за власть. Они хотели восстановить Вавилонскую башню и завладеть силой Бога, но все, чего они добились – это изгнание. И все же он принес этих девушек в жертву, отрубил им руки, и ради чего? Нужно было это выяснить.

С колотящимся сердцем Лайла протянула руку к другой девушке. Потом к еще одной, а затем к следующей. Она считывала их прошлое, находясь в полном оцепенении. В ее голове раз за разом вспыхивали одни и те же слова:

Ты станешь божественным орудием. Никто не станет тебя искать.

Патриарх искал девушек, которых не существовало в глазах остального мира, чьи языки звучали для глухих ушей, чьи дома были отодвинуты на самый край общества, в тень, где их невозможно было заметить. Какая-то часть Лайлы горячо надеялась, что он еще жив: тогда она показала бы ему, что такое месть.

Когда она подошла к последней девушке, у нее тряслись руки. Лайла чувствовала себя так, словно ее пронзили ножом и задушили, протащили по снегу за волосы, бросили в темноту и продержали там несколько часов. Где-то на краю своего сознания она слышала звук, похожий на плеск воды. Она почувствовала, как по ее ногам скользнул ледяной металл. Она ощущала вкус крови и слез. Ужасный диссонанс никак не давал ей покоя. Кто решил, что они должны умереть, пока она – рожденная мертвой – ходит между их телами? Лайла хотела верить в богов и непостижимые звезды, в судьбы, тонкие, как паучий шелк, освещенный лучом солнечного света, и в самое прекрасное, что есть на свете: в разум. Но в этих ледяных стенах все определяла лишь нелепая случайность.

Лайла заставила себя повернуться к последней девушке. Ее темные волосы, пронизанные ледяными нитями, веером рассыпались вокруг головы. Хотя ее кожа уже давно побледнела и покрылась пятнами, Лайла видела, что девушка была смуглой. Совсем как она. Собравшись с духом, Лайла протянула руку и услышала последние слова девушки:

– Моя семья проклянет тебя, – выплюнула девушка. – Ты умрешь в собственных нечистотах. Тебя зарежут как свинью! Я стану призраком и разорву тебя в клочья…

Патриарх Падшего Дома заткнул ее рот кляпом.

– Слишком острый язычок для такого хорошенького личика, – он говорил таким тоном, словно хотел ее пожурить. – А теперь, моя дорогая… лежи спокойно.

Он поднес нож к ее лицу и вонзил лезвие в живую плоть.

– Ты должна была стать моей последней попыткой, – сказал он, заглушая ее сдавленный крик. – Я думал, что остальные станут божественными орудиями, но мне кажется, что величайшее сокровище жаждет именно такой крови… такое уж оно разборчивое. – Он вздохнул. – Я думал, что именно ты сможешь его увидеть, сможешь прочесть… но ты меня разочаровала.

Лайла поморщилась, ее глаза закатились от призрачной боли.

– Я знаю, что одна из вас где-то там, и я найду тебя… и ты станешь моим инструментом.

Лайла отодвинулась от последней плиты, и все ее тело пронзило мучительно оцепенение. Такое случалось, только когда она считывала слишком много и от нее почти ничего не оставалось: она как будто не могла существовать в настоящем. У нее во рту пересохло, и она никак не могла унять дрожь в руках. Все эти девушки были принесены в жертву, но ни одно из жертвоприношений так и не сработало. Они умерли напрасно.