Алексей Алексеевич был прав. Положение мое и впрямь незавиднее некуда! Ложь, как и откровенность, не улучшала его и не ухудшала. Но во мне продолжал действовать автоматизм, точно ведущий меня: согласно ему, личная встреча с Алексеем Алексеевичем – удача, которую никак нельзя упустить! И я даже с некоторым удовлетворением включился в откровенную беседу, важную для обеих сторон. Под ошарашенным взглядом Вована мы вели заинтересованную светскую беседу, прямо как на дипломатическом рауте. Или в санатории для VIP-персон. Беседа получилась незабываемой!

Пока элегантный Сей Сеич, вальяжно развалясь, самодовольно балакал о безошибочной стратегии, затянувшей меня в сеть неопровержимых доказательств, я вновь повнимательнее присмотрелся к нему. И вновь же он показался мне привычным завсегдатаем светской тусовки, вроде бы даже когда-то и где-то мною виденным. И я приложил все старания, чтобы удержать наше общение в удачно найденном русле доверительной беседы.

Мне очень хотелось, чтобы собеседник, нисколько не опасаясь, выложил все подробности сплетенной им лжи – все звенья той самой цепи случайностей, которая, в отличие от твердолобых милицейских фактов, противоречива и непоследовательна, как душа человека, его характер, как самая его жизнь…

Я сразу же сделал измученную и жалкую мину, очень натурально побледнел и дистрофическим голосом предложил Сей Сеичу тяпнуть по рюмочке для поддержания сил. Мое предложение было с охотой принято, и после третьего стопаря даже Вован проникся непринужденностью нашей беседы. А уж когда я по-настоящему вспомнил Алексей Алексеича, нам обоим стало ясно, что карты предстоит открыть до конца. И тогда Вовану было приказано пробежаться до ближайшего супермаркета «за закусоном» – просто чтобы он не услышал чего лишнего.

А я откинулся на железную спинку кровати напротив приятеля детства – Лехи Пригова из одного с Долбиным желтого домишки у начала Каменного моста… Скрывать теперь стало нечего – просто для одного из нас эта беседа оказывалась последней. Да еще такой, что ни для меня, ни для него это уже не имело большого значения…

Говорил в основном Леха, а я слушал, и все больнее и больнее вставало между нами наше сволочное детство.

– Ну что, Кирюха, вспомнил? Я думал, ты раньше спохватишься. Тогда слушай меня и не перебивай.

Да, я жил в том самом домишке, где и Стас, и частенько видел вашу дружную компашку. Мать моя на общественной лестнице стояла еще ниже Стасовой – работала посудомойкой в дешевой столовке. Отец рано сгорел от водки, жили мы на гроши. И, конечно, ваша девятнадцатая спецшкола мне никак не светила. Как и большинству ребят из нашего двора. Мы таскались в обычную школу, на Овчинниковскую набережную, где иностранными языками и не пахло, зато делался упор на ремесленный труд.

Так что вы, из Дома на набережной, были для нас почти что небожителями – сильные, умные, хорошо одетые. Это именно там, в вашем мире, существовали чистая любовь, верная дружба, ходили такие невообразимо красивые девочки, как Майка, читали такие стихи, которые знали вы с Венькой. А у нас во дворе девахи были толстые, прыщавые, бесстыжие, и пахло от них тухлой рыбой.

Ни с кем не балаболил об этом, а теперь скажу. Я ведь упорный был, все старался брать с вас пример, тем более что мать моя была довольно идейная, верила во всю эту труху: «Молодым везде у нас дорога!» Все долдонила: «Учись, сынок, бери пример со Стасика, с плохими парнями не дружи, налегай на уроки, будешь образованным и богатым!» А у меня и впрямь находили способности – к математике! Будь другое время – мог бы со временем программистом или хакером каким-нибудь заделаться! Но и тогда – в школе хвалили, мать последнюю копейку отдавала, чтобы быть мне не хуже других. Вот я, дурак, и просиживал часами с этой математикой, пока дворовые пацаны не повадились, что ни день, задираться. Тогда и помог мне Стаська Долбин. Я потом по его примеру в спорт пошел. Стаська даже мне, как сироте, у тренера государственной субсидии добился. Сам знаешь, инвентарь в теннисе не дешевый! Мать нарадоваться не могла, бывало, как приедет отцова родня, все меня хвалит и карточки спортивные сует. А мне как-то странно становилось: вот и в школе я «на хорошем счету», и в спорте успехи есть, и общество у нас вроде бы «равных возможностей», но все-таки встать с вами на одну доску у меня не получается! Знал, знал все время – в чем-то самом важном я до вас не дотягиваю! И хотелось – хотя бы внешне – стать самым успешным, самым лучшим, вроде бы вас переплюнуть! Начал я в свободное время дома «качаться», спортивным питанием баловался. К восьмому классу сделался таким, что в школе все девчонки на меня заглядывались! Со спортшколой, правда, после восьмого не получилось – пошел в ПТУ, деньги надо было скорей зарабатывать. И профессию получил престижную – автослесарь. После ПТУ – прямым ходом в лучший автосервис. И не заметил, как удалось мне тачку подержанную заиметь, и теперь пацанам во дворе уже до меня было, как когда-то мне до вас, – не дотянуться! И вроде стал я наконец самому себе нравиться, а только гаденький такой голосочек все пищал внутри, что, как я ни пыжься, а до вашей дружбы, до вашей королевы мне, как до хорошей подачи, так и не дотянуться!

И я все тянулся, тянулся, не знаю перед кем! Мать снял с работы, сидела она у меня дома, все нахваливала меня соседкам, какой я заботливый и преданный сын. А я все делал в угоду самому себе – себе и этому чувству – вечно перед вами со Стасом на цыпочках! Деваху встретил – самую красивую в школе, евреечку, Таньку Фридлянд, женился рано. Думаешь, по любви? Какое там! Просто жила в одном доме с вами! И дался мне этот дом, эта правительственная конюшня, со своим спецбуфетом и спецмагазинами! А вот был же я на нашей с ней свадьбе удивительно счастлив – и только тем, что, в сущности, свой, рабочий, двор – на ваш поменял!

Танька мне двоих родила. Матерью она оказалась образцовой – детям нужно все лучшее, няньку им подавай, игрушки обучающие, то да се… И стало нам денег не хватать. Появилась у нее такая манера – была со мной мила и ласкова, только если я приносил большую получку. А если на что-то не хватало – приглашались ее родные, и затевалась воспитательная беседа, что я «взят в их интеллигентную семью…», что «другие мужья…» и тому подобная гниль. От этих разговоров я сбегал к матери – она-то у моей Танюшки и показаться лишний раз не смела – как же, пенсионерка Пригова, рылом не вышли! Танька ведь и мою фамилию не взяла… Только в последнее время пожалела, когда дети сами мою фамилию выбрали! Вот и подался я в Стасову бригаду. Это ведь только у вас получалось – и дружба, и честность, и денег на все хватало! А в моей жизни почему-то всех мерили деньгами. Есть у человека достаток – значит, он уважаемый, умный, хороший отец детям. А если зарабатывает как советский инженеришка – не видать ему ни семьи, ни дружбы!

А со Стасовыми ребятами я и впрямь оказался в своей тарелке. Такие же, как я, простые парни. И никого не грабили, а совсем наоборот – тех «коммерсов», которые грабили, заставляли делиться. А главным для меня стало осознание наконец-то своего значения. Не отдал, скажем, какой-нибудь деловой шустряк долга – дескать, нет расписки, а папаша у него адвокат, – встретили его в подъезде, поговорили – сам прямо домой все с процентами принес! Или спекулянтка на рынке объегорила мать, всучила ей шапку, молью проеденную… Так после «разговора» принесла весь свой товар, предложила самую лучшую выбрать! И наконец-то я ощутил себя с вашим братством на равных. Ведь и у нас в бригаде получалось вроде такое же братство, где один за всех – все за одного!