Только вчера ему удалось отыскать остальных парней Скейла и не без труда убедить их в том, что он не нарочно сбежал из отряда и что ему пришлось долго блуждать, чтобы выйти к своим, так что в итоге его не убили и не сожгли, как по обычаю, введенному Черным Доу в последнее время, стали поступать с дезертирами. И на следующий день изволь отправляться в следующий набег. Что тут скажешь насчет везения? Гов…ное везение. Да еще и такое ощущение, будто только что выслушал болтовню Бледноснега насчет того, что будет, дескать, не набег, а прямо-таки персик, и вот он снова несет ту же самую чушь. Изнанка терпеть не мог сражаться. По его глубокому убеждению, необходимость сражаться была главным недостатком жизни воина. Не считая голода. И холода. И возможности быть повешенным, а потом сожженным. По правде сказать, у жизни воина было очень много недостатков, особенно если здраво рассудить. Но сейчас было неподходящее время для здравых рассуждений.

Он стиснул зубы и вонзил копье в брюхо очередной лошади; уши раздирали ржанье, визг, стоны умирающих животных. Словно дети стенали. Да. Это были не дети, но все равно, препоганое занятие. Ему никогда прежде не доводилось видеть таких крупных, сильных, красивых лошадей, как эти. У него сердце разрывалось от мыслей о том, сколько эти прекрасные лоснящиеся кони могли бы стоить на ярмарке в его родной деревне. Как отвисли бы челюсти у крестьян при виде этих лошадей в грубосколоченном загоне. Как переменилась бы жизнь его старых матери с отцом, будь у них одна из таких вот лошадей, чтобы таскать груз, возить телеги с сеном, а по праздникам и крашеную бричку. Как они гордились бы, имея в хозяйстве такую лошадь! А он уже добрую дюжину обратил в грязь. Действительно, сердце кровью обливается.

Но война такая штука, что хоть чем на ней ни занимайся, сердце все равно будет обливаться кровью.

Он вырвал измазанное кровью копье из бока качавшейся в оглоблях и выгибающей шею в агонии лошади. Повернулся к следующему фургону и увидел, не то чтобы прямо перед собой, но довольно близко, одного из воинов Союза. Тот выглядел довольно странно: был безоружен и одной рукой придерживал брюки; сломанная пряжка ремня болталась где-то на уровне его колен.

Изнанка с первого взгляда понял, что чужак любит воевать ничуть не больше, чем он сам. И они сразу договорились между собой, не сказав ни единого слова. Оба одновременно развернулись вполоборота, чтобы не приближаться друг к другу, и сделали шаг назад. Потом другой. А потом разошлись в добром здравии и наилучшем настроении, чтобы, по всей вероятности, никогда никому не рассказывать об этой встрече, от которой, правда, не пострадал ни один человек, что, по мнению Изнанки, было наилучшим исходом для встречи двух врагов на поле боя.

Не желая задерживаться, он торопливо пробрался между двумя фургонами; воздух казался ему липким, а ноздри щипало от запаха гари. Он увернулся от взметнувшихся коней, увидел, как старина Снегоступ с выпученными глазами замахнулся топором, и тут же лезвие меча развалило седую голову Снегоступа пополам. Он пронзительно взвизгнул, и его колени подогнулись, будто он был сделан из палых листьев.

Изнанка не видел, кто орудовал мечом, да его это и не интересовало. Он просто провернулся на месте и кинулся бежать. Поскользнулся в лужице лошадиной крови, ушиб колено об угол перевернутой телеги, ухватился за ее край и, перебирая руками по доске, стеная от боли, отполз в сторону.

– Б…ь, б…ь, б…ь! – Он потер колено и захромал дальше, стараясь двигаться быстрее. Ему нужно было вернуться через поле, но справа от него яростный столб огня и дыма вздымался над горящим фургоном, перед которым валялись мертвые лошади, а одна живая, выкатив налившиеся кровью от ужаса глаза, пыталась удрать и из последних сил тянула костер на колесах в глубь каравана. Изнанка подался в другую сторону, но, услышав крики и лязг металла, сразу же передумал и решительно покинул протоптанную колею, нырнул в подлесок и поспешил укрыться за деревьями, внимательно вглядываясь в густой папоротник и кусты ежевики. Сердце громко колотилось о ребра.

– Проклятие! – шептал он. Снова заблудиться в лесу, а вокруг полным-полно врагов, а он с головы до ног в лошадиной крови… Допустим, такое с ним случилось впервые. Но остальное начинает складываться в неприятный обычай и на простую ошибку тут уже все это не свалишь. Тут же всплыла мыслишка о том, поверит ли Бледноснег ему на слово, когда он снова заявится в лагерь голодный и холодный, проблуждав по лесу пять дней. Если, конечно, ему удастся добраться до лагеря.

– Проклятие! – Во имя мертвых, как же болело у него колено. Война, как ни крути, очень дурно действует на колени.

Значит, не набег, а прямо-таки персик…

Бледноснег тяжело вздохнул, облизал с передних зубов сок чагги, пошевелил во рту языком и смачно сплюнул в кусты. Он ведь великий человек, и в этом не может быть никакого сомнения. Он был одним из четырех военных вождей Бетода. Он вел отряд на штурм Уффрита. Он прорвал строй Союза в тумане около Кумнура. Он всегда был человеком, которого все уважали, а если кто и не уважал, то, по крайней мере, не смел сказать об этом вслух. Но теперь во все это как-то не верится. Что теперь? Назад в лагерь, терпеть гнев Скейла.

Оставаться здесь совершенно незачем. Очень непохоже на то, что все вдруг изменится и пойдет как надо. Внезапность – все равно что девственность. Воспользоваться ею можно только один раз, и, как правило, результат бывает удручающе плачевным. Бледноснег хмуро посмотрел на сумятицу, творившуюся там, где расположенное на склоне поле примыкало к лесу, затем на Дерибана, скорчившегося под кустом и с жалким видом прижимавшего к рассеченной голове окровавленную тряпку. Настоящий воин прежде всего должен соображать, когда нужно прекращать бой.

– Пусть трубят в рог. Сегодня у нас тут больше толку не будет.

Дерибан кивнул, махнул рукой, подавая знак, и окрестности огласил звук рога, а Бледноснег уже отвернулся от неудавшейся стычки и зашагал через кусты, не забыв низко пригнуться и медленно покачивая головой на ходу.

Когда-нибудь… Когда-нибудь он все же устроит идеальный набег.

Пендель услышал негромкий звук рога. Выглянув между спицами тележного колеса, он увидел людей, бегущих к лесу. Северяне отступали. Накатившее на него облегчение оказалось столь сильным, что он чуть не закончил то дело, которое не успел начать в лесу. Но времени для облегчения в переносном, в прямом ли смысле у него не оставалось. Капитан Бронкенхорм наверняка уже мчится с подразделением, и если кто-нибудь увидит, как Пендель, прячется под телегой, выглядывая из-за колеса, будет неладно. Из штаба маршала Пенделя уже выгнали. Он плохо представлял себе, куда может угодить тот, кого выгонят из охраны обоза, и не имел никакого желания точно выяснять это.

Он тщательно осмотрелся, чтобы удостовериться, что его никто не видит, в очередной раз подтянул брюки, в очередной раз проклял сломанную пряжку и выскочил из-под фургона. И громко ахнул, чуть не споткнувшись о труп солдата Союза, под рукой которого лежал окровавленный меч. И широко улыбнулся. Более чем кстати. Он поспешно нагнулся, подхватил оружие, с воинственным видом выпрямился во весь рост и решительно зашагал через вытоптанные посевы, размахивая украденным мечом.