Я не помню, как мы до утра досидели, и что происходило остаток ночи.

Помню потом, что — ну… Нам как-то не пришло в голову сразу уехать отсюда. Ну, как не пришло. Мы пошли на край города и пытались поймать попутку — и никто не захотел останавливаться.

У меня всё ещё очень стойкое ощущение, что вот эти листы — ну, сегодняшние — потеряются в общем потоке. Что я, возможно, забуду про эту запись. Что потом её и не вспомню. Только осталось надеяться, что сами записки по крайней мере останутся в этой комнате, будут лежать вместе с прочими.

А ещё печатать — это очень так успокаивает! Знаете, этот бой, этот шум, когда твои пальцы — это клавиши, и мои мысли тут же проявляются на листе. Вот, да — печатать — это проявлять свои мысли на лист бумаги перед тобой. Это не просто «чувствовать слово рукой», как говорили некоторые в пользу «живого письма», это мгновенно проецировать свои мысли-импульсы на зримый носитель — и видеть, как они оживают, становятся чем-то реальным и осязаемым. Да, господи, листы можно взять и потрогать. Ощутить вот эти самые напечатанные слова. Себя ощутить в них, свой слепок!

Да, спасибо большое, милое старое радио, что подсказало мне такую крутую идею. Не знаю, догадалась ли я об этом сама.

И так легко на душе сейчас, так уютно.

Я уже вроде бы говорила: я же сейчас в предвкушении. Возможно, я себя просто накручиваю — но есть ощущение, что в Околице скоро опять будут люди. Настоящие люди, не местные, не ещё кто-то, а такие, с которыми я смогу подружиться. Хотя бы с одним из них. Даже не так: если можно. пусть это будет одна из них.

Да, пусть это будет одна. Больше мне и не нужно.

Я совсем ничего о тебе не знаю, но осторожно рискну понадеяться, что пишу это всё для тебя. И что мы обязательно встретимся и подружимся. И что ты любишь кафе и парки. И что у тебя, наверное, волосы крашенные. И сама по себе ты яркая.

Когда ты будешь читать всё это, надеюсь, что и эта запись тоже найдётся. Мне кажется, сегодня я написала вещи, которые тебе будет важно знать.

А ещё у меня всё-таки есть проблема с тем, чтобы закончить письмо. Я же всё-таки хочу, чтоб эти записки звучали хоть чуть-чуть поэтично, красивенько.

Поэтому — вот, давай так.

Знаешь, я пока не прощаюсь. Просто скажу: до встречи.

И очень надеюсь, что мы — друзья.

Вот тебе ещё звёздочек. Считай, что они — для тебя:

*** *** ***

Виток Четвёртый. Маска правды

Кристина

Да, с рюкзаком через плечо и через весь город, но Кристина всё-таки дотащила Лизу до окраины Околицы, к той части, где как раз стояли заправка, отель «Отель», супермаркет «МАГАЗИН» и виднелись рельсы бесконечной реки железных дорог. Тот самый заезд, по которому беглянка изначально сюда приехала — и двинули дальше, за черту поселения.

Собственно, дальше — это простая пыльная просёлочная дорога, чистое поле вокруг. Две машины рядом с обочиной, у одной — вроде, похожая на «Жигули» (Кристина в машинах никогда особо не разбиралась) — лобовое стекло разбито, передняя дверь шаталась, почти отвалившаяся. Болталось чуть ни бесхозное зеркало заднего вида. А от другой, бампером в эту — вообще один только остов, как будто там сгорело всё изнутри. Ни колёс, ни стёкол, даже номеров не видать: чёрно-серая вся, обугленная. Кому-то здесь очень не повезло.

Кристина скинула рюкзак, отёрла тыльной стороной ладони вспотевший лоб, откинула прядь с лица. Кивнула поникшей Лизе — и та подошла к ней.

— Покурим? — беглянка достала свой «Винстон», подруга — её личный «Кент».

— Здесь обычно никто не ездит, — заметила Лиза после затяжки. Дымила-оглядывалась. Тихо тут так всё было, спокойно.

— Ну, я же приехала, — заметила её подруга, прикрыв ладонью слабый огонёк зажигалки. — Если ты уже пыталась стопить и никого не поймала — ну, — Кристина пожала плечами, — может, просто такой был день.

Не то, чтобы женщине прямо хотелось-хотелось покинуть этот странненький пригород, толком в нём даже не побывав — да, опять же, только из записей Лизы он звучал каким-то дико тревожным местом — но, личная воля, вот что гнало Кристину. Это абсолютно-нормальное поселение. Ну, может быть, двинутое чутка. И, как из любого другого города, отсюда можно уехать. По-другому-то и быть не может.

Лиза, в свою очередь, держалась прям слишком уж настороженно, всё курила-оглядывалась, смотрела по сторонам. Даже прислушивалась к чему-то, хоть и слышался только спокойный гуляющий по полю ветер.

— Куда бы ты хотела отправиться? — Кристина первой нарушила натянутое, напряжённое молчание. — Где бывала вообще?

Лиза поджала губы, вздохнула, глядела больше на свою сигарету.

— Давай уйдём, всё-таки. Можем погулять просто, я покажу тебе мою пристань, полюбуемся морем. Неуютно здесь на дороге. И очень тревожно. Разве не чувствуешь?

Её новая знакомая чуть-чуть скривилась.

Да, они об этом уже успели поговорить. И да, Лиза уже сообщила несколько раз, насколько ей не нравилась затея «выйти на край города и поймать попутку», и что это по её словам «едва ли приведёт к чему-то хорошему», и что сама она так толком не пробовала, но — и вряд ли б рискнула. И Кристина честно решила, что раз уж её подруга всё-таки пошла с ней — то, значит, с озвученным всё же согласна. А теперь та опять за своё.

— Давай так, — спустя длинную тягу, уверенная кивнула, коснулась её плеча, — я просто покажу тебе, что всё хорошо. Что отсюда можно уехать — и что можно сюда вернуться. И ничего от этого не случится. Со мной дерьма не случается.

Лиза прыснула, пустила дым к облакам.

— Но ты сейчас здесь, со мной.

— И не ты ли клялась, что ни за что не позволишь мне умереть? — та щёлкнула пальцами, цокнула языком.

— А твоё содействие в этом, — Лиза заметила мягко, и чуть ли ни назидательно, — было бы очень кстати. Я почти не была нигде, кроме своего города. Да и надеюсь, что моя семья смогла оттуда уехать.

— Это что за место такое?

— Там только дым, заводы и копоть.