«Значит, им нужен был только телефон. В самом деле, сейчасменя вести не надо. Им отлично известно, куда я направляюсь».

Кому – им, кто такие – они? Об этом Иван Анатольевичстарался пока не думать. Чтобы составить для себя более или менее ясную картинупроисходящего, нужно было связаться с несколькими людьми. Позвонить. Зубовпостоянно дергался. Рука машинально шарила то в сумке, то в карманах, искалателефон.

Вот уже десять лет Иван Анатольевич не расставался с этойудобной умной игрушкой, и теперь ему казалось, что он потерял кусок самогосебя. Там, в записной книжке, остались десятки номеров, не продублированных нив компьютере, ни на бумаге. Там хранились фотографии и видео Дашеньки, срединих уникальные, сразу после роддома, первая младенческая улыбка, первые шаги.

Было мерзко оттого, что чужие глаза заглянут в егофотоальбом. А они заглянут непременно, потому что Соня переслала ему по ММСснимок Фрица Радела.

* * *

Москва, 1918

Григорий Всеволодович выглядел скверно. Бледный, потный, онлежал на диване в гостиной, прижимал подушку к животу. Вот уж месяц онобходился без кокаина. Период тяжелой абстиненции прошел, но теперь он пыталсякомпенсировать отказ от наркотика другими удовольствиями.

– Колики замучили, – сообщил жалобно, – ночью ел утку сяблоками и запивал шампанским.

– Объелись? Вам, Григорий Всеволодович, как будто нравитсяболеть, – сказал профессор, прощупывая твердый вздутый кудияровский живот.

– В жизни должны оставаться какие-то удовольствия, –простонал Кудияров, – иначе зачем тогда все?

– Откройте-ка рот. Язык ужасный у вас. Пожалуй, придетсяехать в госпиталь, – сказал Михаил Владимирович.

– Почему это?

– Нужны некоторые процедуры, которые здесь провестизатруднительно.

– Нет. Ни в коем случае. Вы должны помочь ему здесь, быстрои конфиденциально, – нервно прошептал Петя.

– Ну что ж, тогда вам, Петя, предстоит взять на себяобязанности хожалки. Вы, кажется, пару курсов успели окончить? Помните, какпромывать кишечник, как клистир ставить? Милости прошу, приступайте.

– Да, но, позвольте, Михаил Владимирович, я не справлюсьодин.

– Вы хотите, чтобы я вам ассистировал?

Несколько секунд Петя озадаченно молчал. Целая гамма сложныхчувств читалась на его пухлом розовом лице. Наконец он изрек:

– Я понял. Оставайтесь здесь. Я вернусь скоро.

Михаил Владимирович дал Кудиярову соды и угольного порошка,заказал у горничной кипятку, чтобы заварить ромашку.

– Сколько же вы выпили шампанского?

– Точно не помню. Бутылки две, наверное.

– Отлично. Да еще с жирной уткой. Я ведь предупреждал вас, ничеговам этого нельзя. А вы, извините, нажрались и напились совершенно свински.

– Напился, да. – Кудияров громко рыгнул. – Нервы хотелуспокоить. Не было у меня иного пути. Вопрос, можно сказать, шекспировскойглубины и мощи, на уровне быть или не быть? Мысли так измучили меня, я долженбыл расслабиться, дать себе моральную передышку, снять напряжение.

– Может, вы поспите немного? Скоро вернется Петя, мы сделаемвсе необходимое, вам станет легче.

– Профессор, спать нет времени. Нам надо серьезно поговорить,именно сейчас, пока Петя не вернулся. Откройте-ка средний ящик бюро и возьмитетам сверху тонкую такую голубую папочку.

– Зачем?

– Возьмите папочку, внутри всего один листок бумаги.Прочитаете его, сами поймете всю глубину и неразрешимость нашей с вами драмы.

Листок оказался старым госпитальным бланком. Он был исписанкрупным корявым почерком лиловыми чернилами.

«От Чирик Аграфены Степановны, товарищу Кудиярову Г.В.,чистосердечное заявление.

Я, Чирик Аграфена, проживаю на Спиридоньевке, д. 12, кв. 10.Служу фельдшерицей в больнице им. тов. Троцкого. Заявляю на доктора СвешниковаМ.В. и дочь его Данилову Т.М. нижеследующий факт.

Двадцать восьмого июня сего года в ночное дежурство поступилнеизвестный больной с тремя пулевыми ранениями брюшной полости, коему Свешникови Данилова оказали срочную хирургическую помощь, а именно, извлекли пули иобработали раны. Документов при поступившем никаких не имелось, карточку нанего заполняла Данилова Т., где вписала имя Осипов Иван Архипович, характерранений совсем другой, именно ножевые проникающие, а также приписала времяпоступления другое, вместо трех с половиной часов по полуночи одиннадцать споловиной вечера. Засим было, дважды в больницу являлись товарищи из ЧК,спрашивали как раз про пулевого раненого старого мужчину, и по приметамсовпадало, и по времени.

Вопреки честной правде в пользу советской власти Свешников иДанилова сообщили ложные сведения. А когда товарищи из ЧК во второй раз пошлисмотреть палаты, Данилова Т. нарочно для маскировки завязала вышесказанномубольному бинтом здоровый левый глаз. Самоличную подпись свою удостоверяю, ЧирикАграфена».

Внизу, на некотором расстоянии от основного текста, той жерукой была сделана приписка.

«Вы, Григорий, подлец и вероломный измен…»

Конец фразы размылся, вероятно, слезой.

– Ну, что скажете? – спросил Кудияров.

– Скажу, что вы, Григорий Всеволодович, действительноподлец. Я отлично помню, когда вы работали у нас в лазарете кассиром,фельдшерица Аграфена Чирик была сильно в вас влюблена. Вы исчезли с казеннымиденьгами, она из-за вас имела неприятности с полицией. Теперь вот опять вывоспользовались чувствами одинокой слабой женщины, заставили ее солгать, непонимаю только, зачем.

– Ай, профессор, перестаньте. – Кудияров сморщился и опятьгромко рыгнул. – Слишком мало времени у нас для пустых разговоров. Груша написалачистую правду, хотя, должен признаться, ей это далось ценой жесточайшихнравственных мук. Раненого вашего уже взяли. Он во всем сознался, и вампредстоит очная ставка. Поскольку человек этот является злейшим врагомсоветской власти, вам и вашей драгоценной Танечке расстрела не избежать.

«Кажется, опять блеф, – со странным спокойствием подумалМихаил Владимирович, – вряд ли им удалось поймать моего старика. Если бы онсейчас был у них, Петя непременно предъявил бы мне его нынешнюю фотографию. Даи не дастся им больше казачий есаул Пищик Василий Кондратьевич. Его теперьузнать нельзя, тем более поймать».

– Очная ставка? Что ж, отлично. Если речь идет действительнооб Осипове Иване Архиповиче, я буду весьма рад. Я как раз хотел осмотреть этогобольного. Ранения были очень уж тяжелые.