На его изрезанном морщинами лице сияли яркие, нисколько невыцветшие с возрастом голубые глаза.

— Чтоб вам было удобней.

— Я не о том. Зачем вы проникли на корабль, переодевшись вмужское платье, дочь моя? — понизив голос, спросил он. — Поступок опрометчивыйи очень рискованный!

Я чуть не свалился со своего излюбленного места, а девочкавскрикнула. Мне сбоку было видно, как кровь отливает от её щеки:

— Как вы… Кто вам… — залепетала она дрожащим голосом. —Капитан, да?

По уверенному тону францисканца было ясно, что отпираться неимеет смысла.

Оглянувшись на занавес, монах взял её за руку, усадил рядомс собой и перешёл на шёпот:

— Из ваших слов я делаю вывод, что капитан Дезэссар посвящёнв тайну. Это уж совсем удивительно. Конечно, моряки менее наблюдательны, чем я,потому что у них другое ремесло, но всё же любая случайность может вас выдать,и тогда…

Он покачал головой.

— Неужели во мне так легко распознать женщину? — испуганноспросила она.

Капеллан снял с неё шляпу и парик. Оценивающе оглядел,подумал.

Я теперь сидел на верхней полке и тоже рассматривал своюподопечную.

Руки, конечно, тонковаты. Но для будущего хирурга этонормально.

Ступни маловаты, однако грубые башмаки до некоторой степенимаскируют этот недостаток.

Слишком деликатная шея — это да. Но у юнги Ракушки примернотакая же.

На мой взгляд, лекарь Эпин выглядел вполне убедительно.

— Не знаю, — наконец молвил монах. — Моё ремесло состоит втом, чтобы видеть в людях не внешнюю оболочку, а внутреннюю суть. У меня несовсем такой взгляд, как у других. Возможно, миряне не замечают совершеннонемужского трепета и чудесной нежности в вашем взоре. Хоть это самое первое, начто обращаешь внимание. Однако расскажите, дитя моё, что понудило вас пуститьсяв столь опасное приключение? Должно быть, какая-нибудь любовная история?

Францисканец произнёс это с такой ласковой, снисходительнойулыбкой, что я сразу перестал его бояться. И Летиция тоже.

Опустив голову к самому плечу капеллана, она рассказала всюправду.

Он слушал, кивая. Время от времени крестился, перебиралчётки, шептал Имя Господне, а если она запиналась, ободряюще поглаживал её постриженной макушке.

Признавшись в том, что ничего не понимает в медицине иужасно боится, вдруг кто-нибудь поранится или заболеет, Летиция горькорасплакалась и больше уж не могла говорить связно. Всё всхлипывала, каялась всебялюбии, легкомыслии, обмане и повторяла: «Что мне делать? Что мне делать?».Прорвалось напряжение последних дней. Достаточно было всего нескольких участливыхслов, чтобы внутренняя защита моей девочки дала трещину. Я подпрыгивал накойке, сочувственно клёкоча. Капеллан издавал примерно такие же звуки.

Дав рассказчице выплакаться, он вынул из широкого рукаварясы платок и заставил Летицию высморкаться.

— Не казните себя. Вы прибегли к обману из благихпобуждений. Если это и грех, то небольшой, а к небольшим грехам Господьснисходителен. Вы же Ему особенно милы, в том у меня нет ни малейших сомнений.

Монах лукаво улыбнулся:

— Не верите? Так я вам сейчас предъявлю неопровержимоедоказательство Божьей милости. Знаете, кем был смиренный брат Астольф, то естьваш покорный слуга, перед тем, как принял постриг? Университетским хирургом вгороде Ренне.

Он засмеялся, радуясь её изумлению.

— Если вы готовы учиться медицинским наукам, я будунаставлять вас.

Это, действительно, было чудо и дар Божий!

Летиция раскрыла рот, не в силах произнести ни звука, а я,наоборот, разразился радостным кличем.

— Попугай у вас глуповат, — заметил брат Астольф, несколькоомрачив моё о нём впечатление. — Чего он испугался? А ещё говорят, что птицыспособны чувствовать настроение людей.

Моя питомица, увы, за меня не вступилась. Она даже невзглянула в мою сторону.

— Почему ни арматор, ни капитан не знают о вашем прошлом? —спросила она, ещё не до конца поверив в такую удачу. — Врач и священник в одномлице! Любой судовладелец был бы счастлив заполучить подобного члена команды!

— Я больше не лечу людей. Вначале я пробовал совмещатьстарую профессию с новой, но врачевать тело и врачевать душу — вещи совсемразные, они плохо между собой совместимы. В конце концов мне пришлось сделатьвыбор в пользу мисси более важной. Ведь самые опасные болезни таит в себеименно душа. И нередко бывает, что ради её исцеления приходится жертвоватьздоровьем тела. Возьмите, к примеру, хоть обет целомудрия, который вынужденысоблюдать католические священники, дабы ослабить свою телесность и укрепитьдуховность. Это насилие над человеческой природой, за которое мы, представителидуховного сословия, расплачиваемся недугами предстательной железы. —Францисканец засмеялся. — Но, уверяю вас, трудности мочеиспускания — малаяплата за освобождение от уз чувственности. Кстати говоря, у нашего артиллеристаКабана застарелая аденома простаты. Он обязательно обратится к вам а помощью. Янаучу вас делать лечебный массаж, это нетрудно. Гораздо тяжелее избавить мсьеКабана от болезненной алчности и врождённого недоброжелательства, главныхнедугов этого человека. Мэтр Салье по прозвищу Клещ страдает язвой желудка, отчего неплохо помогает шалфеевый декокт. Однако куда худшая язва, именуемаячёрствостью, разъедает не живот, а душу королевского писца, и тут, боюсь,помочь гораздо труднее.

Монах печально вздохнул и перекрестился.

— Знаете, сын мой (давайте я буду назвать вас так, чтобы несделать случайной оговорки при посторонних), я до того поглощён тайнамидуховной природы человека, что начисто утратил интерес к его физическойконституции. Ибо тут вечное, а там всего лишь тленное. Однако без искреннегоинтереса к тленному, к слабой плоти невозможно быть хорошим лекарем. Я дал обетво имя своего монашеского служения отказаться от служения врачебного. Иногдамне, увы, приходилось нарушать эту клятву, потому что очень уж всех жалко, но яверю и знаю, что молитва — средство более эффективное, чем целебные травы иликровопускание.

Я скептически покачал головой. Сомневаюсь, что чтением «Отченаш» можно облегчить мучительный зуд, возникающий при линьке перьев, или больот укуса злой перуанской блохи. Отец Астольф будто услышал моё возражение и тутже на него ответил: