— Тот, кто умеет молиться по-настоящему, защищён и вооружёнот всех напастей. Вот вы, дитя моё, в первый день очень мучились от качки. Ятоже, едва корабль отошёл от берега, ощутил сильнейшую дурноту. Но заставилсебя забыть о ней, погрузился в молитву, и морская болезнь отступила. Этаконцентрация достигается многолетними усердными упражнениями. Вся сила душисловно бы сжимается в кулак — нет, правильнее сказать: собирается в яркий луч.С его помощью можно преодолеть и обычную простуду, и мигрень, и что угодно, ибоэтот луч — часть Силы Господней. Вливаясь в сей чистый источник, я становлюсьнеуязвим.

А, ну это другое дело! Он говорил о медитативнойконцентрации — искусстве, которым в совершенстве владеют даосы и йоги. Япроникся к мудрому сенсею ещё большим почтением. У этого святого старца мы сЛетицией сможем многому научиться.

К первому уроку — из области не медитации, а медицины —капеллан приступил тотчас же.

Начал он с небольшой лекции об основах врачебной науки.

Рассказал о Галене, чья концепция плефоры на века определиларазвитие европейской медицины. Согласно учению великого грека, все болезнипроисходят из-за переизбытка того или иного гумора — внутреннего сока, каковыхв теле имеется четыре: кровь, флегма, жёлтая желчь и чёрная желчь. Поддержаниеих в равновесии — лучшая гарантия здоровья. Если же баланс нарушен,восстановить его можно посредством одного из четырёх действий: очисткойкишечника, голоданием, понуждением к рвоте или кровопусканием.

От основ брат Астольф перешёл к азам анатомии.

Летиция разложила на коленях тетрадь, пристроила на пушкучернильницу и усердно записывала. Я тоже слушал очень внимательно — не столькодля самообразования (я являюсь сторонником не западной, а китайской медицинскойтеории), сколько для удовольствия. Пожалуй, главное наслаждение бытия — вниматьречам учёного мудреца, о чём бы тот ни вещал.

Время летело незаметно. Однако надо же было случиться, чтобименно во время этого первого урока произошёл первый несчастный случай, безкоторых не обходится никакое плавание.

Инцидент был сравнительно мелкий — один из матросовзамешкался при натягивании каната, и недотёпе затянувшимся узлом оторвалоуказательный палец. Но когда к нам в каюту привели орущего благим матомчеловека, у которого хлестала кровь, Летиция ужасно испугалась.

Из-за откинутого полога на неё смотрело множество глаз. Былтам и мрачный Дезэссар, буркнувший:

— Сделайте что-нибудь, раз уж вы лекарь.

Не знаю, что было бы, если б не Астольф.

— Все замолчите! — Строго сказал он. — Доктор будет делатьсвою работу, а я стану молиться, чтобы Господь облегчил страдания брата нашегоКоряги.

Так звали матроса, потому что его лицо было изрыто оспой инесколько напоминало древесную кору.

После этого, молитвенно сложив руки и закатив глаза, монахнараспев заговорил по-латыни.

— Спокойно, дитя моё. Делайте, как я скажу, и всё будетхорошо… Велите дать ему кружку рома, чтоб притупить боль.

— Влейте в него рома! Живо! — крикнула Летиция по-французски.Она была бледнее изувеченного матроса, но голос у неё не дрожал.

— Теперь пусть его посадят на стул и крепко возьмут за рукии за ноги… Очень хорошо. Вылейте на рану рому, чтобы избежать заражения.

— А-а-а-а-а!! — заорал Коряга, но ему не дали вырваться.

— В зубы — пулю, не то мы все оглохнем…

Обливающийся холодным потом матрос закусил кусок свинца.

— Выдвиньте ящик с хирургическими инструментами. Возьмитевон те щипчики, маленькие… Нужно вынуть из раны мелкие осколки кости, иначе случитсянагноение. Отлично! — одобрил капеллан действия лекаря, не обращая внимания настоны раненого. — Снова полейте ромом… Учили ли вас вышивать?

— О да, — глухо ответила Летиция. — В пансионе (по-латыниполучилось «in gimnasium») мы только этим и занимались.

— Так представьте, что вышиваете гладью. Берите иголку инитку. Стежки не должны быть слишком частыми.

Здесь Астольф перешёл на французский, обратившись к Коряге:

— Перестань орать, сын мой. Ты мешаешь мне молиться.

Ещё через минуту операция была закончена. Лекарь залепилрану мхом и обвязал тряпкой.

— Ну вот и всё, — объявила моя девочка с небрежным видом. —Пустяковое дело.

Капитан за шиворот вытащил Корягу в кубрик, пригрозив:

— Будешь ворон считать, я тебя в следующий раз не к докторуотправлю, а велю линьками выдрать!

И удалился, не сказав Летиции ни слова.

Зато один из старых матросов, столпов корабельногообщественного мнения, прошамкал беззубым ртом:

— Эпин-то наш дело знает. Важно рану зашил. Колет иголкой,будто колючкой.

Другой подхватил:

— Верно! Колючка и есть. Доктор-Колючка!

Раздался дружный смех, и я понял, что имя корабельного врачастало его прозвищем. А ещё я понял, что команда приняла новичка. Теперь можнобыло немного расслабиться — дела складывались лучше, чем я ожидал.

* * *

Я уже упоминал о том, что покачивание волн и морской воздухявляются для меня превосходным снотворным. Обычно бóльшую часть плаванияя провожу в полудрёме, а то и в самом настоящем сонном забытье. Магический мирпотусторонних видений то затягивает меня в свой омут, то выпускает обратно. Япредаюсь мимолётным грёзам и неспешным размышлениям. Палящее солнце,пронзительный ветер, проливной дождь — всё мне нипочём. Могу спать хоть подвадцать часов в сутки, делая перерывы, только чтоб немного размять крылья илиподкрепиться.

В каюте было душно, тесно, неуютно. Я облюбовал себеотличное местечко под кормовым фонарём, откуда удобно наблюдать за палубой илюбоваться пенной дорожкой за кормой.

Однако моему мирному уединению сильно мешала корабельнаядворняжка, облаявшая меня при первом визите на «Ласточку». Это сварливое иневоспитанное создание, кажется, ревновало меня к матросам. Дело в том, чтопосле истории с оторванным пальцем частица почтения, которым команда проникласьк доктору, распространилась и на мою персону. Никто мне не докучал, не приставалс идиотскими дразнилками типа «попка-дурак», а некоторые моряки при вечернейраздаче чарки даже угощали меня ромом, обнаружив мою симпатию к этому славномунапитку.

Вот брехливая Селёдка меня и невзлюбила.