Во второй половине дня я становлюсь из ученицы учителем.Водила Дезэссара взад-вперёд по кают-компании, показывая, как кланяютсязамужним дамам, юным барышням и пожилым герцогиням. Капитан был в парадномкафтане, шёлковых чулках и завитом парике, да ещё с тростью. В углу мы поставилизеркало, отобранное в качестве трофея у несчастного бристольца.

Д. был похож на индюка, с важностью расхаживающего поптичнику, однако себе он чрезвычайно нравился. За ужином он объявил, что отнынена «Ласточке» будут соблюдаться правила морского этикета, как положено набоевом корабле. Господа офицеры должны являться в кают-компанию нарядными, впариках и при шляпах. «А кому это не по нраву, — грозно предупредил капитан, —будет столоваться в кубрике с матросами».

Поддержали это начинание Гарри (он и так всегда одевалсящёголем), писец да мичман Проныра. Оба лейтенанта и пушкарь заявили, чтопариков отродясь не нашивали, а где жрать «солёную лошадь», им совершенно всёравно.

Закончилось криком и руганью.

11 марта, суббота

Четырнадцатый день плавания.

Сегодня весь день не до занятий.

Я познакомилась с обратной стороной корсарской профессии.

Утром меня разбудил отчаянный звон колокола и топот ног. Мыснова заметили корабль. Он вынырнул из рассветного тумана в какой-нибудь миле кзападу. Восходящее солнце обрисовывало в колышущемся воздухе золотистый,прозрачный силуэт. Дезэссар, полезший на мачту с подзорной трубой, закричал:«Английский шлюп! Пушек нет — торговец!»

Чтобы подобраться к добыче ближе, мы тоже подняли английскийфлаг. Правилами морской войны это не возбраняется. Главное — «предъявить цвета»(то есть опустить чужой флаг и поднять свой) до первого выстрела, иначе это ужебудет не военная хитрость, а разбой.

Английский торговый шлюп, казалось, не подозревал подвоха.Он повернулся бортом и спустил почти все паруса. Корабль размером с «Ласточку»и, судя по контуру, довольно ходкий.

Наш капитан всё время находился на носу, вскарабкавшись чутьне на самый утлегарь, и неотрывно смотрел в трубу.

Когда до англичанина оставалось три кабельтовых, Д. вдругзаорал истошным голосом: «Поворот! Поворот! Это ловушка!»

«Смотрите! — закричал и Логан, стоявший на вахте. — У него,как у нас, порты закрашены!»

Матросы схватились за тросы, рулевые навалились на рукоятиштурвала, и «Ласточка», накренившись набок, стала поворачивать под свежимбейдевиндом.

Я сначала ничего не поняла. Но потом увидела, как в чёрномборту вражеского корабля открываются квадратики, и в каждом торчит пушечноежерло.

Это было такое же корсарское судно, как наше. И прибегло онок той же уловке, старой, как самоё охота: волк притворился овечкой.

«Мы будем драться?» — спросила я у Д., бежавшего от носа кквартердеку. В голове у меня были только колотые, резаные и огнестрельные раны,до которых мы с моим наставником ещё не добрались.

«Драпать!» — ответил он к моей великой радости, хоть это ипоказалось мне странным. В конце концов, британский шлюп (теперь стало ясно,что он не торговый, а военный) был не мощнее «Ласточки».

Со всех сторон раздались вопли: «Прячься! Сейчас пальнёт!»

Невесть откуда появившийся францисканец сильно дёрнул меняза руку, так что я свалилась на палубу, а он упал на меня сверху.

Послышался пронзительный свист и треск, будто сотня палокзабарабанила по дереву. Потом воздух качнулся и наполнился грохотом, откоторого заложило уши.

Это шлюп дал по нам бортовой залп. Прицел, на счастье,оказался высоковат. Кроме дыр в парусах и царапин на мачтах мы лишились одногоиз фонарей, да рулевому щепкой проткнуло руку.

Он так жалобно выл, что я сразу позабыла страх и кинулась наквартердек. Моему воображению рисовались всякие ужасы вроде открытой ранычерепа или разорванной брюшной полости, поэтому, увидев, сколь пустяковатравма, я чуть не расплакалась от облегчения.

Моя Клара, разбуженная пальбой, слетела со своего любимогосалинга и с клёкотом села мне на плечо. Бедная пташка испугалась, чтонеудивительно.[25] Я успокоила её и сама успокоилась. Когда обрабатывала рану,руки у меня не дрожали.

Тем временем «Ласточка» очень чисто выполнила разворот.Британец же, потратив время на неудачный залп, потерял преимущество по ветру издорово поотстал.

Началась погоня. Совсем как позавчера, только теперь удиралимы.

Скорость у нас и у шлюпа была почти одинаковая. Верней сказать,под ветром мы шли узла на полтора быстрее, зато он проворнее маневрировал и нагалсах подбирался ближе. Когда расстояние сокращалось до пушечного выстрела, мыобменивались парой-тройкой ядер. Шлюп палил по нам из бакового орудия,«Ласточка» отвечала из двух пушек, установленных в кают-компании, где теперьраспоряжался Кабан.

По фрегату за весь день ни разу не попали. Удачен ли былответный огонь, сказать трудно. Хоть Кабан после каждого выстрела и кричал:«Есть!», на нашем преследователе это никак не отражалось.

Часа через два я соскучилась наблюдать за морским боем,который прежде представлялся мне совсем иначе.

Некоторое время провела с Д. на мостике. Капитан рассказал,что в корсарской жизни баталии случаются крайне редко. В основном приходитсядогонять или убегать. Если противники равны по силе, они обыкновенно расходятсямиром, не тратя зря порох. Кровавые сражения происходят при следующихобстоятельствах: если один из капитанов пьян или глуп; если с той стороныпираты, от которых не жди пощады; либо же если удирающее судно не желаетсдаваться, рассчитывая продержаться до входа в гавань или до наступленияспасительной темноты. Д. участвовал в двадцати девяти корсарских экспедициях,но в настоящий бой попадал только дважды, а про абордажи только слышал, но самникогда их не видывал.

Вечером я ушла к себе в каюту.

Силуэт шлюпа чернел примерно в полумиле за кормой. Думаю, заночь он нас потеряет.

12 марта, воскресенье

Пятнадцатый день плавания.

Как бы не так!

Утром я увидела англичанина на том же расстоянии.Оказывается, ночь выдалась лунная, и оторваться под её покровом нам не удалось.