Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В комнате было темно, но она прекрасно помнила расположение предметов и, нащупав край стола, мелкими осторожными шажками двинулась дальше, вытянув вперед руки. Вот и стена с ковром. Ковер мягкий, с длинным ворсом — с ним ничего не случилось во время недолгого владычества восставших в хозяйском доме. Кошечка нащупала пистолет и осторожно сняла оружие с крючков. Оружие было заряжено и в полной боевой готовности (она знала об этом наверняка — сама же возвращала его сюда по приезду).
Она, уже вооруженная, отправилась обратно и без помех вернулась в спальню.
Было по-прежнему тихо. Эмиль спал, свободно раскинувшись. Голова его съехала с подушки, на лицо падали рассеянные блики уже начинавших бледнеть звезд.
«В голову, одним выстрелом. Он не почувствует, он ничего не почувствует», — промелькнуло у нее в мозгу.
Она подняла пистолет. Неровный свет из открытого окна колебался вместе с занавеской. Дверь осталась приоткрытой, именно поэтому штору раздувало сквозняком.
«Потом нужно сразу уйти и не смотреть…»
Кошечку лихорадило от осознания того, что она собирается сейчас сделать. Пальцы как будто примерзли к стали и не слушались, руки заметно дрожали, но она все же кое-как совладала с ними и прицелилась.
— Прости меня, любимый, если вообще можно простить такое… — Эти слова она произнесла беззвучно, одними губами.
Вдруг завыла сирена — это было оповещение о заходе на посадку катера военной полиции. Кошечка вздрогнула и нажала на курок. Щелкнула осечка. Землянин открыл глаза и приподнял голову. Кошечка в панике стиснула пистолет. Грохнул выстрел.
Она мельком увидела, как кажущаяся черной кровяная капля упала на подушку, и тут же зажмурилась. Пистолет выпал из мгновенно ослабевших рук, и она опрометью кинулась прочь.
Больно стукнувшись плечом о дверной косяк и мимолетом толкнув дверь так, что та чуть не слетела с петель, Кошечка пронеслась к выходу, на берегу разрывая ворот блузки. Ее душили рыдания и рвущийся сквозь сжатые зубы крик отчаяния. Сердцу было так больно, как будто кто-то резал его ножом изнутри.
Кошечка лежала на дорожке у клумбы. Петунья склонила нежно благоухающие граммофончики прямо к ее лицу. Яблоня задумчиво роняла лепестки, и они падали и путались в ее растрепанных волосах. Никаких мыслей не было, была только душевная боль, которая затмевала все вокруг, и даже теплый снег цветков казался ей серым пеплом. Слезы высохли, рыдания застряли где-то в горле, и только боль не уходила: в глубине сердца как будто засел острый кусок льда.
О, как ей хотелось посмотреть на окно спальни! Ведь он был там, он спал, он спал теперь с такой безмятежностью, какая просто невозможна при жизни. Он заснул навечно и никогда уже не проснется…
Нельзя! Нельзя смотреть в сторону окна! Вот так… Кошечка уцепилась за свои же собственные волосы и прижала непослушную голову к плитке дорожки. Нужно лежать и успокоиться, лежать и не двигаться, замереть и не дергаться… Нужно просто лежать и ждать, когда кусок льда в сердце растает и перестанет колоть. Но он не тает, как будто превратился в острый осколок ледяного стекла… Дыхание замирает от боли…
Казалось, она потеряла чувство времени и реальности. Она уже не видела и не хотела видеть ничего, но из этого полубессознательного состояния ее вывел Старый Лео. Он самым бесцеремонным образом схватил ее в охапку и яростно затряс, повторяя:
— Дочка, очнись, очнись!
Кошечка открыла глаза и посмотрела на отца.
— Слава Богу! А я испугался, что он убил тебя! — Лео облегченно вздохнул, выпуская ее из объятий. — Ты жива, и это главное.
— Кому вообще я теперь нужна? — Кошечка села и закрыла лицо руками. — Кому бы пришло в голову покушаться на меня?
— Как я за тебя испугался! — Лео грузно опустился рядом с ней. — Думал, этот чертов земляшка расправился с тобой! Прознал ублюдок, что я его собираюсь официальным властям выдать, и решил действовать… Ах я — дурень, дурень! Надо было еще вчера его в кандалы да в каталажку под стражу… А я-то расслабился, решил — пусть напоследок поработает, он ведь смирный, пока ничего не знает… А он вот, оказывается, как — задумал лишить жизни мою единственную дочь!
— Нет! — Кошечку вдруг прорвали рыдания. — Все наоборот! Это я лишила его жизни! Я убила его!
— Что ты говоришь? Опомнись! — Лео опять сгреб Кошечку и прижал к своей груди. — Он напугал тебя? Ударил? Бедная ты моя!
— Нет! Никто не трогал меня! — Кошечка выкрикивала слова между приступами рыданий. — Я застрелила бедного Эмиля! Я отняла жизнь у любимого! Как теперь мне жить? Как? Я сама…вот этими руками… И теперь он мертв… его тело лежит в моей спальне…
— Боже мой! Бедная девочка! Она не в себе! Какое тело? Кто такой Эмиль?
— Землянин! Святоша! Боже мой, я никогда не прощу себе этого! — Кошечка продолжала рыдать. — Я ж говорю… он в моей спальне…я застрелила его… Что же теперь делать, как жить? Папочка, ведь я убила свою любовь… мое сердце умерло вместе с ним…
Старый Лео успокаивающе гладил ее по волосам:
— Не плачь, милая, подумаешь, какой-то земляшка… Он не стоит ни одной твоей слезинки, этот мерзавец. В спальне никого нет. Правда, никого. А я так перепугался, когда услышал выстрел. Сразу бросился к тебе, но в твоей комнате никого не было. Только пистолет валялся на полу. Я чуть с ума не сошел, когда увидел тебя лежащей здесь без движения. Я подумал было, что ты… что тебя…Значит ты пыталась застрелить этого негодяя? Скажи, почему ты в него стреляла? Неужели он осмелился угрожать тебе? Он напал на тебя?
— Нет, нет! Просто я знала, что его заберут жандармы… Выхода не было… я не могла допустить, чтобы его мучили… Он ведь мне дороже всех на свете… любимый мой Святошенька… наивная душа…моя жизнь…
— Опять этот бред! Бедная моя, ты не в себе! — Старый Лео помог Кошечке подняться и повел в дом.
Они дошли до спальни.
— Нет! Я не хочу видеть его мертвого! Я не могу видеть его кровь! Ведь он сам никого не желал убивать, всегда искал только мирных путей… — Кошечка попыталась вырваться, но Лео крепко держал ее за руку.
— Там никого нет! Это правда! Там валяется только пистолет. Никаких трупов я там не нашел, никакого земляшки тоже. Мы ищем его, но пока не можем найти… — С этими словами Лео открыл дверь в спальню.
Кошечка зажмурилась, не желая видеть