Одно только омрачало радость ученья: Петю еще ни разу невызывали, и ни одной отметки еще не стояло в его записной тетради. Почти у всехмальчиков в классе были отметки, а у Пети не было.

Каждую субботу он с грустью приносил свою пустую записнуютетрадь, роскошно обернутую в розовую бумагу, оклеенную золотыми и серебрянымизвездами, орденами, украшенную разноцветными закладками. Но вот однажды всубботу Петя, не раздеваясь, вбежал в столовую, сияющий, взволнованный, красныйот счастья. Он размахивал нарядной записной тетрадью, крича на всю квартиру:

– Тетя! Павка! Дуня! Идите сюда скорее! Смотрите, мнепоставили отметки! Ах, как жалко, что папа на уроках!

И, торжественно швырнув тетрадь на стол, мальчик с гордойскромностью отошел в сторону, как бы не желая мешать созерцанию отметок.

– А ну-ка, ну-ка! – воскликнула тетя, вбегая с выкройкой вруках в столовую. – Покажи свои отметки.

Она взяла со стола тетрадь и быстро пробежала ее глазами.

– Закон божий – два, русский – два, арифметика – два, внимание– три и прилежание – три, – с удивлением сказала тетя, укоризненно качаяголовой. – Не понимаю, чего же ты радуешься? Сплошные двойки!

Петя с досады даже топнул ногой.

– Вот так я и знал! – закричал он, чуть не плача от обиды. –Как вы, тетя, не понимаете? Важно, что отметки! Понимаете: от-мет-ки! А выэтого не хотите понять… Так всегда!..

И Петя, сердито схватив знаменитую тетрадь, помчался во дворпоказывать отметки мальчикам.

На этом закончился первый, праздничный период Петиногоученья. За ним наступили суровые будни, скучная пора зубрежки.

Гаврик больше не появлялся, и Петя его почти забыл, всецелозанятый гимназией.

До поры до времени забыл о Петином существовании и Гаврик.

Теперь он жил на Ближних Мельницах, у Терентия.

Дедушку все еще не выпускали. Он сидел то в Александровскомучастке, то в охранке, куда его часто возили ночью на извозчике. Но, как видно,старик умел держать язык за зубами, так как Терентия до сих пор не трогали.

Куда девался матрос, Гаврик в точности не знал.Расспрашивать же Терентия он не считал нужным. Впрочем, по некоторым признакамможно было заключить, что матрос в безопасности и находится где-то поблизости.

Мало ли было на Ближних Мельницах трущоб и закоулков, гдечеловек мог сгинуть, пропасть, исчезнуть? И мало ли было таких сгинувших допоры до времени людей в районе Ближних Мельниц?

Не в правилах Гаврика было совать нос в чужие дела. У него исвоих дел оказалось достаточно.

Терентию с семьей приходилось туго. Железная дорогабастовала почти все время. Терентий пробавлялся мелкой слесарной работой,которую брал на дом. Но, во-первых, работы было мало, а во-вторых, многовремени отнимали те неотложные дела, о которых в семье принято было говоритьтолько намеками.

Терентий как бы вовсе не принадлежал себе. Случалось, за нимявлялись ночью, и он, не говоря ни слова, одевался и уходил, иногда на целыесутки.

Постоянно в доме сидели какие-то приезжие, которым надо былоготовить кулеш, кипятить в чайнике воду. В сенях не выводилась осенняя грязь, вкомнате столбом стоял махорочный дым.

У мальчика не хватало совести сесть на шею семейному брату,приходилось кормиться самому. Не маленький! Надо было тоже носить передачидедушке в участок. Конечно, без дедушки о рыбной ловле нечего было и думать. Даи погода пошла плохая – через день шторм.

Гаврик сходил на берег, перетащил лодку к соседям и заперхибарку на замок.

Теперь он целыми днями бродил по городу в старых чоботахТерентия, ища себе пропитания. Конечно, выгоднее всего было просить милостыню.Но Гаврик скорее согласился бы сдохнуть, чем протянуть руку прохожему. Вся егорыбацкая кровь закипала при одной мысли об этом.

Нет! Он привык добывать хлеб трудом. Он носил кухаркамкорзинки с привоза до самого дома за две копейки. Он помогал грузчикам настанции Одесса-Товарная. Для извозчиков, которые, под угрозой штрафа, не имелиправа отлучаться от лошади, он бегал в монопольку за шкаликом водки.

Если же работы все-таки не находилось, а есть хотелось, онотправлялся в кладбищенскую церковь и дожидался покойника, чтобы получить вшапку горсть колева, этого погребального блюда, состоящего из вареного риса,засыпанного сахарной пудрой и выложенного лиловыми мармеладками.

Раздавать на похоронах колево – такой был одесский обычай.Этим обычно широко пользовались кладбищенские нищие. Некоторые из нихнагуливали себе довольно толстые морды. Но так как колево ели не только нищие,но и все присутствующие на похоронах, то Гаврик не считал для себя унизительнымпользоваться столь удобным обычаем. Тем более, что попадавшиеся мармеладкиможно было снести детям Терентия в виде гостинца, без которого Гаврик считалнеудобным являться ночевать.

Иногда Терентий посылал его отнести какой-нибудь сверток поадресу, который непременно надо было выучить наизусть и ни в коем случае незаписывать на бумажку. Гаврику очень нравились эту поручения, несомненноимевшие какую-то связь с теми делами, которыми постоянно был занят Терентий.

Сверток – чаще всего это были бумаги – Гаврик засовывалглубоко в карман и сверху приглаживал, чтобы не торчало. Он знал: «в случаечего» надо говорить, что сверток нашел. Отыскав человека, надо обязательносначала сказать: «Здравствуйте, дядя, вам кланяется Софья Ивановна». Человекответит: «Как здоровье Софьи Ивановны?» И только тогда можно отдать сверток, ноне раньше! Очень часто человек, получая сверток, давал целый гривенник «наконку».

Ух, как жутко и весело было идти по такому поручению!

Наконец, Гаврик добывал деньги игрой в ушки. Эта игра толькочто вошла в моду. Ею увлекались не только дети, но и взрослые. Ушкаминазывались форменные пуговицы различных ведомств, со вбитыми внутрь петельками.

В общих чертах игра состояла в том, что игроки ставиличашечки ушек в кон, а затем по очереди били по ним специальной ушкой-битой,стараясь их перевернуть орлом вверх. Каждая перевернутая таким образом ушкасчиталась выигранной.

Игра в ушки не была труднее или интереснее других уличныхигр, но в ней заключалась особая, дьявольская прелесть: ушки стоили денег. Ихвсегда можно было купить и продать. Они котировались по особому курсу науличной бирже.