Петя притих. Он рисовал в специальной «рисовальной тетради»вместо заданных шаров и конусов бой под Тюренченом и остроносый крейсер«Ретвизан», окруженный фонтанами взрывающихся японских мин. Только неутомимыйПавлик то и дело запрягал Кудлатку в перевернутый стул и, неистово дуя вкрашеную жестяную трубу, возил по коридору «похороны Кондратенко».

Однажды, ложась спать, Петя услышал из столовой голоса папыи тети.

– Невозможно, невозможно жить, – говорила тетя в нос, какбудто у нее был насморк.

А мальчик прекрасно знал, что она здорова.

Петя стал слушать.

– Буквально нечем дышать, – продолжала тетя со слезами вголосе. – Неужели вы этого не чувствуете, Василий Петрович? Мне бы на их местесовестно было людям в глаза смотреть, а они – боже мой! – как будто бы это таки надо. Иду по Французскому бульвару и глазам своим не верю. Великолепнейшийвыезд, рысаки в серых яблоках, ландо, на козлах кучер-солдат в белых перчатках,шум, гром, блеск… Две дамы в белых косынках с красными крестами, в бархатныхсобольих ротондах, на пальцах вот такие брильянты, лорнеты, брови намазаны,глаза блестят от белладонны, и напротив два шикарных адъютанта с зеркальнымисаблями, с папиросами в белых зубах. Хохот, веселье… И, как бы вы думали, кто?Мадам Каульбарс с дочерью и поклонниками катит в Аркадию, в то время когдаРоссия буквально истекает кровью и слезами! Ну, что вы скажете? Нет, вы толькоподумайте – вот такие брильянты! А, позвольте спросить, откуда? Наворовали,награбили, набили карманы… Ох, до чего же я ненавижу всю эту – простите меня зарезкость – сволочь! Три четверти страны голодает… Вымирают целые уезды… Ябольше не могу, не в состоянии, поймите же это!

Петя услышал горячие всхлипывания.

– Ради бога, Татьяна Ивановна… Но что же делать? Что делать?

– Ах, почем я знаю, что делать! Протестовать, требовать,кричать, идти на улицу…

– Умоляю вас… Я понимаю… Но скажите, что мы можем?

– Что мы можем? – вдруг воскликнула тетя высоким и чистымголосом. – Мы всё можем, всё! Если только захотим и не побоимся. Мы можеммерзавцу сказать в глаза, что он мерзавец, вору – что он вор, трусу – что онтрус… А мы вместо этого сидим дома и молчим! Боже мой, боже мой, страшноподумать, до чего дошла несчастная Россия! Бездарные генералы, бездарныеминистры, бездарный царь…

– Ради бога, Татьяна Ивановна, услышат дети!

– И прекрасно, если услышат. Пусть знают, в какой стране ониживут. Потом нам же скажут спасибо. Пусть знают, что у них царь – дурак ипьяница, кроме того еще и битый бамбуковой палкой по голове. Выродок! А лучшиелюди страны, самые честные, самые образованные, самые умные, гниют по тюрьмам,по каторгам…

Отец осторожно прошел в детскую – посмотрел, спят лимальчики. Петя закрыл глаза и стал дышать глубоко и ровно, делая вид, что спит.Отец наклонился к нему, поцеловал дрожащими губами в щеку и вышел на цыпочках,плотно притворив за собой дверь.

Но долго еще из столовой доносились голоса.

Петя не спал. По потолку взад и вперед двигались полосыночного света. Щелкали подковы. Тихонько дрожали стекла. И мальчику казалось,что это мимо окон все время ездит взад и вперед сверкающее ландо мадамКаульбарс, наворовавшей в казне (казна имела вид кованого ящика на колесах)множество денег и брильянтов.

В этот вечер Пете открылось много такого, о чем он раньше неподозревал.

Раньше существовали понятия, до такой степени общеизвестныеи непреложные, что о них никогда даже и не приходилось думать.

Например – Россия. Было всегда совершенно ясно и непреложно,что Россия – самая лучшая, самая сильная и самая красивая страна в мире. Иначекак можно было бы объяснить, что они живут в России?

Затем папа. Папа – самый умный, самый добрый, самыймужественный и образованный человек на свете.

Затем царь. О царе нечего и говорить. Царь – это царь. Самыймудрый, самый могущественный, самый богатый. Иначе чем можно было бы объяснить,что Россия принадлежит именно ему, а не какому-нибудь другому царю или королю,например французскому?

Ну и, конечно, бог, о котором уже совсем нечего говорить, –все понятно.

И вдруг что же оказалось? Оказалось, что Россия –несчастная, что, кроме папы, есть еще какие-то самые лучшие люди, которые гниютна каторгах, что царь – дурак и пьяница, да еще и битый бамбуковой палкой поголове. Кроме того, министры – бездарные, генералы – бездарные, и, оказывается,не Россия побила Японию, в чем не было до сих пор ни малейших сомнений, а какраз Япония – Россию.

И самое главное – что об этом говорили папа и тетя. Впрочем,кое о чем уже догадывался и сам Петя.

В участке сидели приличные, трезвые люди, даже такойзамечательный старик, как дедушка Гаврика, которого, кроме того, еще и били.Матрос прыгнул с парохода. Солдаты остановили дилижанс. В порту стояли часовые.Горела эстакада. С броненосца стреляли по городу.

Нет, было совершенно ясно, что жизнь – вовсе не такаявеселая, приятная, беззаботная вещь, какой казалась еще совсем-совсем недавно.

Пете ужасно хотелось спросить тетю, как это и кто бил царяпо голове палкой. Главное, почему именно бамбуковой? Но мальчик понимал уже,что существуют вещи, о которых лучше ничего не говорить, а молчать, делая вид,будто ничего не знаешь. Тем более что тетя продолжала быть той же приветливой,насмешливой, деловитой тетей, какой была и раньше, ничем не показывала своихчувств, так откровенно выраженных лишь один раз вечером.

Уже шел октябрь.

Акации почти осыпались. В море ревели штормы.

Вставали и одевались при свете лампы.

По неделям над городом стоял туман. Люди и деревья былинарисованы на нем, как на матовом стекле.

Лампы, потушенные в девять часов утра, зажигались снова впять вечера. Моросил дождь. Иногда он переставал. Ветер уносил туман. Тогдарябиновая заря долго горела на чистом, как лед, небе, за вокзалом, за привозом,за костылями заборов, за голыми прутьями деревьев, густо закиданных вороньимигнездами, большими и черными, как маньчжурские папахи.