— Не помню, — сказал Дронго, — наверное, был.

— Не хотите говорить, — понял Мураев.

— Не хочу, Михаил Николаевич. О чем говорить? Страна,которую я защищал, канула в лету, все идеалы оказались ни к черту. Иногда якажусь себе динозавром. Слишком много личного осталось в другой жизни.

— Понимаю. — тяжело кивнул Мураев, — я сам нелюблю вспоминать прошлую жизнь. Извините, если я вас обидел. Про вас столькорассказывают разных легенд. Говорят, что вы тот самый Дронго, которого знаетвся Европа.

— Это обычное преувеличение.

Дронго встал под душ и закрыл глаза. Он вошел в сауну позжеостальных. Может, поэтому он остался в ней чуть дольше обычного. Потом былдолгий перерыв, когда они отдыхали на веранде. Оруджев и Харламов вернулись всауну, а Дронго все еще сидел рядом с Мураевым.

— Вы знаете, — сказал Михаил Николаевич. — яведь тоже не всегда принимал перемены, которые происходили в нашей жизни. И сомногим был не согласен. Несколько лет назад меня выдвинули на государственную премию,и я был абсолютно убежден, что не получу ее. И знаете почему? Я нелицеприятновысказывался про нашего бывшего президента. Но, к моему огромному удивлению,премию мне дали. Очевидно, люди, которые меня представляли на премию, не читалимоих книг.

— Так иногда бывает. — согласился Дронго, —но из-за этого вы не стали менять свои взгляды.

— Нет уж, увольте, — нахмурился Мураев. — мнеза шестьдесят, и в моем возрасте как-то неприлично их менять.

— А я считаю, что это неприлично и в сорок, —вздохнул Дронго, — хотя Лоуэлл полагал, что не меняют своих взглядовтолько покойники и дураки.

— Он был неправ, этот ваш Лоуэлл, — в сердцахсказал Мураев, поднимаясь со скамьи и направляясь в сауну.

Дронго остался сидеть на скамье. Он долго сидел с закрытымиглазами. Даже когда Мураев и два его товарища вышли из сауны и отправились вдуш, чтобы затем переодеться и спуститься вниз, Дронго продолжал сидеть наскамье. Потом он тяжело поднялся и направился в сауну. Выходивший из душа немецс возмущением оглядел Дронго. Тот понял, чем был возмущен немец: у дверей саунывисела надпись, запрещавшая входить туда в купальных костюмах. Дронго вздохнули, сняв плавки, вошел в сауну. Он постелил полотенце, лег на спину и закрылглаза.

Но его одиночество длилось недолго. Неожиданно передстеклянной дверью появились две немецкие журналистки.

— Только этого не хватало, — пробормотал Дронго,чуть приподнимаясь.

Немки спокойно разделись и вошли в сауну. Одна из нихрасстелила полотенце и легла рядом с Дронго. Другая оказалась на нижней полке.Та, что лежала на нижней полке, взглянула на Дронго и отвернулась, словно здесьникого не было. Он быстро отвел глаза.

«Интересная ситуация, — с некоторым смущением подумалон. — Никогда не попадал в более дурацкое положение».

Встать и уйти было невозможно. Он почувствовал смущение иперевернулся на живот. Но долго лежать в таком положении тоже не смог. Его телореагировало на присутствие двух голых молодых женщин, и ему было неловко, чтоон вел себя не совсем адекватно.

Немка, лежавшая рядом, с интересом посмотрела на него, непонимая, почему он так нервничает. В этот момент за дверью показаласьитальянская журналистка — высокая черноволосая женщина с крупной грудью,широкими бедрами и узкой талией. Она медленно раздевалась за дверью перед темкак войти в сауну.

«Кажется, пора уходить», — подумал Дронго, и без тогочувствовавший себя неловко. Он пытался лечь на живот, но полотенце уженагрелось, и он каждый раз с проклятиями переворачивался на спину, стараясь несмотреть в сторону немок, насмешливо наблюдавших за ним.

Итальянка вошла в сауну. Он заставил себя смотреть впотолок, чтобы не видеть раздетую женщину. В накаленном воздухе сауны ончувствовал себя скованно. Вошедшая обнаружила, что нижняя полка занята.Очевидно, она любила париться: расстелив полотенце на полке рядом с теми, гденаходились Дронго и немецкая журналистка, она заняла ее.

«Сумасшедший дом, — обреченно подумал он, — какойя, к черту, европеец. Я самый настоящий азиат».

Итальянка взглянула на него, улыбнулась и легла. Онаоказалась почти рядом с его ногами. Он пошевелил пальцами и взглянул належавшую женщину. Итальянка была сложена безупречно. Дронго закрыл глаза. Чтобывыйти, нужно подняться и перешагнуть через одну из немок. Не говоря уже о том,что подниматься придется буквально на глазах у итальянки.

«Чертовы нудисты», — думал он. Ему было не смешно.Немки же прыскали. Их, очевидно, забавляла эта ситуация.

«Не буду о них думать», — вздохнул он, заставляя себямысленно переключиться на что-то другое. Но сделать это было невозможно. Дронгопосмотрел на лежавшую рядом немку, потом перевел взгляд на итальянку. Таповернула голову и взглянула на него, а затем медленно и спокойно осмотрела сголовы до ног. Неожиданно она широко улыбнулась и громко сказала:

— О мама миа! Браво, сеньор!

Он с ужасом поднял голову. Она смотрела именно туда, куда ненужно было смотреть. Дронго почувствовал, что краснеет. Он не был аскетом и неотличался особым целомудрием, но ему было неловко. В этой сауне ему сталоочевидно, что он никогда не сможет стать стопроцентным европейцем.

— Извините, — сказал он, пытаясь подняться.

Итальянка продолжала с восхищением смотреть на него. Онрешительно перешагнул через немку. Последняя даже не открыла глаза.

«Никогда в жизни больше не буду появляться в этих немецкихсаунах, — торжественно поклялся Дронго. — Какой идиот придумал этинудистские забавы». Он выскочил из сауны, чувствуя, что задыхается. Голыйнемец, похожий на большую розовую свинью, лениво посмотрел на выскочившегоДронго. Немец был в состоянии неги. Его явно не волновали голые женщины.

«Нужно было уйти вместе с остальными», — подумалДронго, бросаясь к своим вещам. Через минуту он был в своем номере, где решилпринять душ.

«Мы другие, — размышлял он, ожесточенно орудуямочалкой, — у нас другие взгляды, другая мораль. Нам кажется постыднымобнажаться перед другими. Они воспитывались на западноевропейской живописи, гдебыл развит культ голого тела. Для них сексуальная революция — это событиетридцатилетней давности, а автоматы с презервативами так же естественны, какдля нас автоматы с минеральной водой. Они не стесняются признаваться в своихгомосексуальных и лесбийских симпатиях, а для нас это страшное табу до сихпор».

Он вышел из ванной, собираясь позвонить портье. И вдруг селна диван и расхохотался. Он не мог себе представить, что поведет себя подобнымобразом. Видимо, сказалась его неготовность к такому развитию событий. Позвонивпортье, он вызвал горничную и, дав ей десять долларов, попросил срочно погладитьтемно-синий костюм и белую сорочку. Через двадцать минут женщина принеслакостюм, и он начал одеваться.