отношению к нему. Я помню, как ты попал к нам грязным, озлобленным и обиженным на весь свет заморышем. И то, каким ты стал. Хотя, будем откровенны, ты ведёшь себя и рассуждаешь вовсе не как ученик Мареуна. Так стоит ли удивляться, что ты не выполнил того задания? Годы муштры не выбили из тебя сострадания и умения мыслить самостоятельно. К худу ли это, ко благу ли – время покажет.

До ужаса смущённый Айзек обвёл пальцем вырезанный на столешнице крестик.

– Спасибо вам за добрые слова, ма… то есть Саламандр.

Мужчина поймал взгляд Пса.

– Ты знаешь, что, несмотря на своё положение, я не менее тебя завишу от клятвы. И поэтому, когда посланные за тобой убийцы придут сюда и спросят меня о тебе…

Пёс вскинул руки и покачал головой.

– Не надо, Саламандр, пожалуйста, не объясняйтесь! Вы магистр, а я всего лишь ученик, так никем и не ставший. Я не вправе даже просить вас о подобном. Я всё понимаю. Вы скажете им, что я скрываюсь под именем Пса и где меня можно найти, – как того и требует ваш долг. Нарушивший клятву должен умереть. И я вовсе не прошу вас скрывать меня.

Пёс быстро спрятал дрожавшие руки под стол. Магистр с сочувствием посмотрел на него.

– Мне очень жаль, что мы с твоим учителем в своё время не смогли прийти к согласию, и тебя послали учиться к нему. Думаю, ты бы достиг гораздо большего, чем положение клятвопреступника, окажись в учениках у меня. Но теперь ничего не попишешь. Я не могу утаить правду о тебе, но я волен помочь тебе хоть сейчас.

Парень поднял глаза на магистра.

– При всем моём уважении, Саламандр, я не собираюсь сбегать.

Мужчина грозно нахмурился, и Айзек сжался на своей скамье с виноватым видом.

– Не перебивай меня, Пёс. – Недовольный голос магистра проскрежетал как железо по камню. – Мне очень не хочется оставлять тебя вот так, в рабстве, но я понял тебя с первого раза и говорю сейчас совершенно о другом. Тебе не придётся «ложиться» во время боя и проигрывать все деньги, жертвуя в очередной раз своей шкурой. Достаточно с тебя шрамов. Я найду подходящих людей, и мы разберёмся с Уником. Ведь именно его ты хотел убить? Вряд ли сам работорговец разгуливает по тёмным ночным улочкам.

– Но я же не называл его имени!

Лицо Айзека выражало такое изумление, что Саламандр расхохотался и похлопал его по плечу.

– Ты забываешь, кто я. Звание магистра не дают просто так. Даже твой учитель не сумел получить его, хотя очень этого хотел. Но сейчас меня интересует лишь одно: убить или просто искалечить?

Пёс на мгновение задумался.

– Я мечтаю лично прикончить чёрного ублюдка. Униженный им Пёс придушил бы Уника его же собственным кнутом. Но я не знаю, представится ли мне когда-нибудь подобный шанс. Так что я прошу вас убить его. – В глазах Айзека сверкнула ярость. – Я хочу, чтобы он сдох.

Если бы кто-нибудь сказал Савьо, что, будучи скованным по рукам и ногам, скорчившись на полу в жутко неудобной позе, придавленный отчаянием и страхом, он сможет уснуть, юноша ни за что бы не поверил. Но факт оставался фактом. Стоило ему только закрыть глаза, как невероятная усталость и выматывающее напряжение последних часов взяли верх, погрузив Савьо в глубокий, словно сама смерть, сон.

Проснулся юноша от какого-то движения в комнате. Вскоре сквозь дремоту стали пробиваться невнятно переговаривающиеся голоса. Робкий тёплый лучик солнца скользнул по его покрытой юношеским пушком щеке, уговаривая открыть глаза навстречу новому дню, но Савьо совсем этого не хотелось. Ведь это было утро его смерти – а всё из-за сбежавшего Пса. Как ни пытался писарь заставить себя простить Айзека, в глубине души ему было больно и обидно.

– Разбудите его! – ворчливо потребовал работорговец, и кто-то грубо пнул юношу в бок.

Окончательно стряхнув с себя сонливость, Савьо сел, мгновенно почувствовав, как за ночь затекло от неудобной позы всё тело. Оглядевшись вокруг, писарь с удивлением обнаружил, что Уника нет в комнате. Возможно ли, что его казнь отменялась? Что Дьюхаз смилостивился? Это было сомнительно.

Обернувшись, Савьо увидел, что работорговец пересчитывает разбросанные по кровати монеты и удивлённо качает головой, бормоча едва слышно:

– Хорош, определённо хорош.

Увидев таращившегося на него писаря, Дьюхаз нахмурился и крикнул одному из надсмотрщиков:

– Эй, убери его из моей комнаты. Он мне больше не нужен! Да поживее!

Не веря собственному счастью, Савьо наблюдал, как его отстёгивают от ножки кровати, снимают кандалы и ведут назад на чердак. Его пощадили, когда он был уже готов проститься с жизнью. Но как такое возможно? Был только один вариант – Айзек вернулся. У входа на чердак надсмотрщики отстегнули последнюю цепь – от ошейника – и впихнули юношу внутрь.

Звук повернувшегося в замке ключа показался ему оглушительным громом, ибо на постели у трубы действительно сидел Айзек и самым нахальным образом ухмылялся. Савьо нерешительно шагнул вперёд, не зная, что чувствовать и что думать. В его сердце теснилось столько противоречивых чувств: он ненавидел Пса за то, что тот куда-то исчез, даже не намекнув на свои планы, в которых жизнь самого Савьо, между прочим, была залогом какого-то непонятного договора с Дьюхазом; он был рад снова увидеть Пса живым и улыбающимся и даже почти невредимым, если не считать разбитого лица и, судя по осторожным движениям, кучи синяков; он был безмерно благодарен Псу, что тот не сбежал-таки, что он вернулся назад ради Савьо, не бросил друга в беде; но в то же время юноша чувствовал вину за то, что помешал Айзеку обрести столь желанную свободу, что из-за него боец остался рабом.

Так и не дождавшись, когда Савьо перестанет удивлённо пялиться на него, а просто подойдёт, Пёс неловко поднялся с одеяла и сам шагнул навстречу писарю.

– Ну, доброе утро, что ли, друг Савьо? – Айзек протянул юноше руку.

– Почему ты вернулся? Мне сказали, что ты сбежал. – Накопившиеся за эту кошмарную ночь эмоции запоздало обрушились на Савьо, превратившись в поток упрёков и обвинений. – Почему ты не предупредил меня, куда собрался? Почему ничего не сказал о своих планах? Ведь это касалось и меня! Они сказали, что убьют меня, сдерут с меня кожу заживо. А я даже не знал, где ты, вернёшься ли вообще! И, представь себе, я им поверил, что ты бросил меня на произвол судьбы! Знаешь, как это страшно: просыпаться и, увидев первые лучи солнца, считать их последними в