Глянув на всё ещё протягивающего руку Айзека, Савьо ощутил невероятный гнев: такой злости вперемешку со страхом он не испытывал, пожалуй, никогда.

– Да как ты посмел использовать меня, даже не удосужившись ничего сказать? Или я, по-твоему, настолько ни на что не годен и не способен, что и беспокоиться обо мне нечего?! Знаешь, что, Пёс… – Внезапно у юноши закончились все слова. – Знаешь, что… Я ненавижу тебя за то, что ты сделал, вот что!

Савьо, словно во сне, замахнулся и ударил даже не предпринявшего попытки защититься Айзека в грудь. Пёс охнул и отступил на шаг, а Савьо, не оглянувшись, прошёл мимо и сел на свою постель. Неужели он, по мнению Айзека, совершенно не заслуживает доверия и уважения? Неужели Пёс считает себя вправе использовать Савьо по своему усмотрению?

– Прости.

Писарь поднял глаза на стоявшего перед ним Айзека.

– Я был неправ, ничего не сказав тебе. Но я не собирался бежать. Я пообещал этим тварям, что вернусь. А они решили поиграть с тобой и выставить всё в ином свете. – Айзек пристально смотрел на писаря. – Я хочу, чтобы ты хорошенько запомнил мои слова. Что бы ни случилось и что бы тебе ни говорили Дьюхаз и Уник, я не уйду отсюда без тебя. Ты дважды спасал мне жизнь. И я не отплачу за это предательством. Если я когда-нибудь не вернусь, на это будет только одна причина – моя смерть. Иначе не будет, это я тебе обещаю.

Пёс снова протянул руку. Юноша сжал на удивление холодную ладонь Айзека, и внезапно ему показалось, что он, наконец, после стольких лет скитаний и поисков, в этом всеми богами проклятом месте действительно нашёл верного друга. Того, кто не подведёт в самую трудную минуту. Того, кто поддержит и, если надо, поможет без лишних слов. Настоящий друг. Родственная душа, которой у него в прошлой, вольной жизни никогда не было. И нашёл он его здесь, в этом, пожалуй, самом неподходящем для дружбы и участия месте изо всех возможных. Это правда, что они очень разные, что у них много сложностей и недопониманий, что им невероятно трудно принять взгляды друг друга, но, несмотря на всё это, между ними зародилась искренняя дружба. Савьо точно знал это теперь.

Глава 14

Побег

«Ну, разумеется, кому ещё прислуживать Унику, как не писарю», – Савьо со злостью смотрел на суп, который наливала повариха. Юноша до дрожи в коленях боялся Чёрного Человека, но ещё больше, пожалуй, ненавидел его. И вот теперь он вынужден ухаживать за помощником работорговца. А как было бы хорошо, если бы Уник и вправду никогда не вернулся, но боги и здесь решили вмешаться, сделав всё по-своему.

На следующий день после возвращения Айзека с победой Уник пропал. Вернее, на следующую ночь, так как мужчина ушёл поразвлечься, но ни он, ни отправившиеся с ним надсмотрщики не вернулись утром. Дьюхаз не придал этому значения. И лишь ближе к вечеру, когда один из сопровождавших Чёрного Человека надсмотрщиков добрался до постоялого двора, всё открылось. У мужчины была сломана рука и разбита голова. Кое-как он сообщил, что на них напали в переулке. Уник и его люди отчаянно сопротивлялись, но выжил ли ещё кто в том нападении, надсмотрщик сказать не мог. Дьюхаз тут же послал туда своих людей, и уже ночью они принесли Уника. У Чёрного Человека было сломано несколько рёбер и ключица, а нож задел лёгкое. Но врач Дьюхаза заверил работорговца, что сумеет поставить его помощника на ноги.

В тот день, когда Уник нашёлся живым, Айзек был сам не свой. Писарь так и не дождался хотя бы полуправды от парня. Но, сложив одно с другим, приблизительно догадывался о том, что случилось в «Фарлендском морском волке», и теперь не меньше друга боялся, что правда вылезет наружу. В таком случае Псу уж точно можно будет прощаться с жизнью. Но ни Дьюхаз, ни Уник не посчитали это злосчастное нападение чем-то необычным и ничего не заподозрили. Так что, по крайней мере, в этом отношении можно было не беспокоиться.

Осторожно взяв поднос с двумя чашками горячего супа и чайником для Уника и врача Дьюхаза, почти неотлучно дежурившего при раненом, писарь побрёл наверх. Коридор, ведущий в комнату Чёрного Человека, был едва освещён: половина факелов выгорела, но хозяину гостиницы было мало дела до этого. Выждав пару мгновений, чтобы глаза хоть немного привыкли к царившему здесь полумраку, юноша осторожно двинулся вперёд. Он уже прошёл две трети пути, когда перед ним внезапно распахнулась дверь, и в коридор вывалились четверо вусмерть пьяных наёмников. Горланя песню и пытаясь на ходу пританцовывать, они, конечно же, не заметили писаря и налетели на него, опрокинув на себя поднос с горячим чайником и ещё дымящимся супом.

Савьо в ужасе попятился от шипящих, как ошпаренные коты, наёмников, которые, натыкаясь друг на друга и жутко матерясь, пытались выхватить из ножен оружие и слепо шарили вокруг в поисках обидчика. Воспользовавшись этой неразберихой, юноша развернулся и бросился к лестнице, понадеявшись, что сможет ускользнуть незамеченным. Он уже добежал почти до конца коридора, когда грубая рука схватила его за шиворот и притянула к себе – легко, словно он был ничего не весящим котёнком.

– Ах ты, рабская крыса! – Савьо увидел перед собой перекошенное от ярости и боли лицо воина. – Сбежать собрался? Не так быстро! – Мужчина тряхнул писаря и указал толстым пальцем на свою обожжённую шею. – Ты за это дорого заплатишь, обещаю!

– Но я же не виноват! – пискнул Савьо.

– Не виноват он, как же. Эй, я поймал его!

Увидев приближающихся озлобленных мужчин, юноша резко рванулся и, к собственному удивлению, очутился на свободе, оставив в руках наёмника только клок рубашки. Не чуя под собой ног от ужаса, Савьо бежал вперёд – туда, где была лестница, где он мог искать защиты в полной посетителей общей зале.

Уже проскочив полпролёта, юноша ощутил, как холодное лезвие прочертило по его правому бедру, споткнулся и кубарем полетел вниз, ударяясь об угловатые края ступенек. Растянувшись на полу у подножия лестницы, Савьо возблагодарил богов за то, что она оказалась широкой и не слишком длинной. Подняв голову, лекарь увидел, как разъярённые наёмники бегут к нему, топая тяжёлыми сапогами по лестнице и сыпля на ходу проклятиями и угрозами. Опираясь на стену, Савьо с трудом поднялся – у него жутко болели рёбра и ушибленная во время