ставший постоянным покровом до конца зимы, выпал как раз в ночь со второго на третье января 1824 года»[120]. Еще конкретнее, с отсылкой к сводке погоды из «Санкт-Петербургских ведомостей», воспроизводит ситуацию А. А. Аникин: «вокруг 30 декабря — пасмурно, снег с дождем, температура по Реомюру от -2 до +8. И так до 2 января 1824 года, когда уже минус 9–10° R, устойчивый снег»[121]. Спасибо за информацию! А вот вывод неверен: «Думается, Пушкин точен и в описании зимы 1823/1824 года» (с. 10). Пушкин воспользовался только одной реальной деталью, датой установления снежного покрова. Но межсезонье у него изображено литературно, вымышленно. Я уже отмечал: поэт рисует устойчивые морозы, на оттепели и намеков нет. Литературный характер описания понижает его роль как свидетельского опорного хронологического факта.

Беда с этим снегом уже давнего века. Несколько надежнее отсылка к «субботним» именинам. Но и с «субботними» именинами не так уж просто и очевидно. Каким мерам времени отдает предпочтение поэт? Мелким и неотчетливым: они естественнее сопрягаются с бытом. Такое предпочтение можно иметь в виду, когда размышляем о выборе Пушкиным для Таниных именин дня недели. Мы имеем дело не с заранее принятым твердым решением, а с выбором, принимаемым на ходу; решение не носит императивного характера. Реформаторы онегинского календаря сразу день недели проецируют на год: ага, четверг — это так, если суббота — эдак. Куда как больше оснований предположить, что, выбирая меж четвергом и субботой, Пушкин не утруждал себя расчетами, на какой год намеченные к описанию именины придутся. Так что и реформаторы зря старались.

И не будем гадать, почему Пушкин склонился к такому-то выбору: вдруг да и угадаем; только как подтвердить, что мы действительно угадали, а не приписали поэту свои заключения? Во всяком случае категоричность исследователей неадекватна раздумчивости поэта.

Получается, что у исследователей были добрые намерения защитить писательское реноме Пушкина, заслонить поэта от упреков за анахронизмы, переходящие в прямые ошибки, а на деле поэту приписываются собственные, даже более серьезные огрехи, прямые натяжки. А нельзя расчисление хронологии превращать в самоцель, отрывая от вопросов характерологии, системы образов, психологизма и пр.

Есть «уступчивая» поговорка: «Назови хоть горшком, только в печь не ставь». А не лучше ли нечто, не являющееся горшком, и не называть горшком? Не лучше ли в понимании художественного времени в пушкинском романе сдержаннее обходиться с понятием «анахронизмы»? В романе встретятся и анахронизмы, но чаще это два ряда отсылок к реалиям; один ряд обслуживает ход сюжетного времени, другой — время авторского рассказа о героях. Противопоказано лишь по датировке реалий датировать сюжетные события. Пушкин широко черпает детали жизни и вправе разместить их по исторической канве повествования, как ему удобно. Тут вымысел не враждует с реалиями, а реалиями подкрепляет достоверность (правдоподобие) вымысла.

Говорят — сколько людей, столько и мнений. Привести их к общему знаменателю невозможно. Журнальные сшибки неизбежны. Все-таки для ограничения субъективизма можно выдвинуть такой критерий: только мнения, трактовки, интерпретации, которые естественно вытекают из текста и способны его объяснить, могут претендовать на право считаться объективными. Пушкин заслуживает такого уважительного к себе отношения.

Связи двух потоков времени

Потоки авторского и сюжетного времени в романе образуют весьма прихотливое сплетение. Мерой времени, шкалой отсчета времени выступает хронологическая канва онегинского сюжета: «Когда же юности мятежной / Пришла Евгению пора…»; «С ним подружился я в то время»; «Но скоро были мы судьбою / На долгий срок разведены. / Отец его тогда скончался»; «В свою деревню в ту же пору / Помещик новый прискакал…»; «Меж тем Онегина явленье / У Лариных произвело / На всех большое впечатленье…» и т. п.

Интересно отметить, что не сюжетное событие привязывается к историческому, а, наоборот, историческое к сюжетному. Наиболее выразительный пример встречается в «славной хронике» так называемой десятой главы: «Властитель слабый и лукавый… Над нами царствовал тогда» (царствовал — когда Онегин путешествовал).

Параллельно сюжетному времени мерой отсчета может выступать и авторское время: «Там некогда гулял и я…»; «В те дни, когда в садах Лицея…»; «Итак, я жил тогда в Одессе…» Эти косвенные хронологические приметы могут соотноситься с сюжетом (на берегах Невы автор «гулял» в том числе и вместе с героем) и, подчеркивая свою автономию, быть безотносительными к нему («в садах Лицея…»).

Сюжетное — доминантное — время движется поступательно и последовательно, оно ориентировано на время историческое. Апелляция сюжетного, условного художественного времени (литературной абстракции) к времени историческому ощущается даже там, где нет надобности искать конкретных связей художественного с историческим; даже в обобщениях не утрачивается присутствие реального. Я. М. Смоленский заметил: «В пушкинском романе время не просто расчислено по календарю, оно каким-то образом оживлено. Мы ощущаем его реальное течение в последовательной смене времен года и суток; слова и строфы, связанные с описанием времени, опять-таки сами приобретают отпечаток этого времени»[122].

Однако, как и везде в «Онегине», здесь нельзя довольствоваться истиной в первом приближении. При вглядывании в предмет обнаруживаются отклонения от правил. Не синхронизирован темп сюжетного и естественного времени в эпизоде путешествия Онегина: не потому ли в печатном тексте оно и подано в «отрывках»? Оно стремительно, герой нигде не задерживается, картины перед ним мелькают, томительные для героя три года в авторском изложении спрессованы (даны только летние впечатления, нет смены времен года; впрочем, на юге погодная динамика не очень колоритна). Есть другие несогласованности темпа разных потоков времени.

В движении авторского, лирического времени значительно больше свободы, непринужденности, прихотливости. Авторские рассуждения развертываются чаще всего как непосредственное, «сиюминутное» переживание, однако тут надо разбираться: форма не прямо выражает содержание; состояние, принадлежащее прошлому, может изображаться как непосредственное состояние поэта (такова первая глава), в формах настоящего времени может воплощаться лишь творческое, но не «биографическое» переживание поэта; переходы между реальным и воображаемым, между пережитым и переживаемым необозримы.

В «Онегине» довольно часто возникает прогнозирование ситуации: часть прогнозов сбывается. О будущем думает Татьяна («По сердцу я нашла бы друга…»), и хотя степень участия сердца, по обстоятельствам, сильно уменьшилась, но не устранена совсем: как-никак сватались к ней и деревенские женихи, а в Москве до генерала на Татьяну обращают внимание еще двое — «какой-то шут печальный» и старик в парике; так что истина в словах Татьяны: «Все были жребии равны…» — не абсолютна, и элемент выбора в ее решении присутствовал. Самый удивительный случай прогноза — смерть Ленского от руки Онегина, приснившаяся Татьяне. Прогнозы касаются сюжетных ситуаций. Совет Лариной «пристроить девушку» (глава седьмая) «меж собою» соседями был обговорен еще в главе четвертой (в черновике