зеркале подал. Но предупредил: не дай тебе боже вспомнить, что ты сам и придумал Бога. Ну или мне все это тогда показалось. Но место по имени Место — это мне не показалось. Это было. И еще вот что я знаю точно: на часах, отсчитывающих время моей жизни, 20:23. Через три часа и тридцать семь минут я подойду к зеркалу и уже никого там не увижу.

Кто-то из вас двоих безбожно фальшивил

Я не был пионером. «Будь готов» — «Всегда готов» и все остальные горны с линейками мимо меня прошли. Но вот что я вам скажу: всегда будь готов к тому, что в любую секунду может случиться такое, к чему ты окажешься не готов. Один раз я возвращался из бара уже под утро, а около моего подъезда сидел мужик. Я еще подумал: Бог мне его послал — у меня сигареты еще в Праге кончились. А он мне молча пачку протягивает, словно мысли читает. Я ему: спасибо, а он молчит. Странно как-то молчит. А я, чтобы не молчать, спрашиваю:

— Время не подскажете?

— Могу только примерно, — отвечает.

— ??? — вопросительно молчу я.

— Среда, — говорит и смотрит на меня искоса, как в песенке моего непионерского детства смотрит — низко голову наклоня.

Я от греха подальше решил домой побыстрее уйти, а он меня остановил:

— Что пишут-то?

И тут я его, ну, то есть тебя, узнал. Не знаю как, но узнал. Наверное, правильно там у тебя в Библии твоей сказано: по делам их узнаете их. Так вот — ты ничего не делал. Просто курил. А потом сморщился и сигарету выкинул: не то стало «Мальборо», курить невозможно.

И тут меня как торкнуло: а может, ты — это не ты вовсе, ну, в смысле не Бог вовсе, а тот — другой?

А ты усмехнулся — криво так — и головой мотнул:

— Не. Он не курит. Говорит: здоровье надо беречь.

Тут уж мой черед пришел усмехаться:

— Может, еще и не пьет?

А ты смотришь искоса куда-то сквозь меня и молчишь. Странно так молчишь, тяжело. И голову еще ниже наклонил. Хотел я спросить, про что ты молчишь, но ты не дал:

— Третьим будешь?

Гляжу, а рядом с тобой еще один мужик сидит. Деловой такой, шустрый. Уже и стаканы откуда-то взял, водочку разлил, пакетик с чипсами открыл и колбаски нарезал. Колбаска — как будто прямо из того магазинчика на Соколе. Вредная. Я сначала напрягся — ну, кто тебя знает. В смысле, пути твои неисповедимы. Но потом гляжу — да нормально вроде все. Ты даже жвачкой какой-то меня угостил. Японской. Со вкусом тлена и колы. Но тлена больше.

А потом ты стакан поднял и сказал: за меня. Второй твой ухмыльнулся:

— Черт с тобой, за тебя!

Чокнулись. Выпили. Закусили вредной колбасой и чипсами со вкусом соли и экзистенциального сожаления о съеденном.

Второй твой огляделся вокруг и говорит:

— Ничего не меняется. Сплошные дураки вокруг.

А ты ему кротко так:

— Но дороги вроде стали получше.

Второй по второй наливает и говорит, добро-добро так говорит:

— А где-то в параллельной вселенной котята топят людей.

А ты ему — тоже добро-добро:

— И правильно делают.

Выпили. Я, охмелев, спросил:

— Так вы… это… вместе, что ли?

Вы заржали, а потом то ли ты, то ли он меня спрашивает:

— Элтона Джона знаешь?

Я киваю.

А он или ты, кто вас разберет, в общем, не тот, что первый:

— А Берни Топина?

Я вновь киваю.

А ты или он продолжает:

— Работали они вдвоем. Один музыку пишет, второй тексты.

— Классно получалось, кстати, — влез то ли он, то ли ты.

Тот, другой, недовольно посмотрел, но продолжил:

— Но как-то в семьдесят третьем, Берни, наслушавшись Цоя, захотел перемен. Ну и написал Элтону: мол, туда-сюда, задолбало, пора бы и о душе подумать, а не о бабках и славе. Типа — я сваливаю. Как и полагается поэту, написал все это в стихах. Получив письмо, Элтон Джон повертел его в руках, перечитал и подумал: «Хм… Интересно. А как бы это звучало под музыку?» И подсел к роялю.

— Эта песня принесла им обоим очень много долларов. И фанатов, — веско добавил ты. Или твой второй. И вы снова заржали.

А потом мы допили водку и втроем запели Goodbye yellow brick road. Ту самую, написанную Берни Топином и Элтоном Джоном. Потом мы еще что-то пили и пели.

Последнее, что помню, — «Только мы с конём». Кажется, даже гитарный комбик откуда-то появился.

Не все любят эту песню про коня, не понимаю почему, и разбуженная нами соседка сверху пригрозила вызвать «миштору». Вы оба испугались и исчезли.

Да, кто-то из вас безбожно фальшивил. Не знаю кто.

Не бери на понт, мусор

Следующий день начался с нотаций соседки сверху — значит, и ты, и второй все-таки существуете. Пришлось обещать, что больше такого не повторится. Смешно: они ждут твоего второго пришествия, а когда ты приходишь — требуют, чтобы этого больше не было. А может, не в них дело, а в тебе. Ты — это Бог. Ты не такой, как им нужно. Или ты им вообще не нужен. Я — в качестве твоего заменителя — нужен. А сам ты — нет. Вот пойди и расскажи моей соседке, что это ты ей вчера спать мешал и пустую бутылку на лавочке тоже ты оставил. С говном съест, хоть и верующая.

И вот что странно: практически никто не сомневается в существовании дьявола, а вот в тебя далеко не все верят. Но письма пишут тебе.

А если по чесноку, ты с этим своим вторым мало чем отличаетесь. То, что один фальшивит, — не в счет. Вы — два мента. Один — хороший полицейский, второй — плохой. Схема стара как мир, но работает. Один адом грозит, второй — рай предлагает. И все для того, чтобы человек признался в преступлении. Мол, грешен. А еще ты, ну или второй, на ушко нашептывает: чистосердечное признание смягчает наказание. Покайся, мол. Правда, второй тут же: незнание закона не освобождает от ответственности. Ну и классика: все, что вы скажете, может быть использовано против вас. А потом Страшный суд — самый гуманный суд в мире.

А ведь у меня есть право на один звонок. Вот только Даша не берет трубку…

Обо всем этом я думал, пока соседка