class="p1">— Может, ты слишком много думаешь, — внезапно говорю я, вспомнив о чтении, которым я занимался, чтобы найти способ избежать написания эссе, которое заставит мистера Эмброуза понять, как отчаянно я люблю Теодору. — Мистер Эмброуз специально сказал, что хочет услышать о наших интерпретациях красоты — возможно, это все, о чем вам нужно написать.

— А что, если ты не уверен, что красиво, а что нет? Что, если ты находишься в жестоких отношениях с красотой? — Она больше не смотрит на меня, ее взгляд вернулся к лицу Офелии. — Что, если я — Офелия, а красота — Гамлет, заставляющий меня чувствовать себя так ужасно, что я хочу умереть?

Внизу моего живота разверзается яма — темная яма чистого ужаса.

— Ты хочешь умереть? — спрашиваю я, сохраняя спокойствие в голосе, насколько это возможно, когда задаешь такой вопрос и так боишься ответа.

Теодора вздыхает.

— Нет. Я не хочу умирать — я хочу жить. Я хочу этого очень отчаянно. Может быть, я все-таки не такая, как Офелия? — Наконец она отворачивается от картины. — Ты застал меня в неудачное время, Зак. — Она улыбается мне, причем так, будто только что снова надела маску. — Уверена, ты не ожидал такого уныния после того, как нашел время, чтобы найти меня здесь.

— Я пришел, потому что хотел извиниться перед тобой, — пролепетала я. — Я знаю, что это запоздалое извинение, поэтому я не хотел ждать дольше, чем уже ждал.

Она поднимает бровь. — Тебе не нужно извиняться.

— Нужно. Я не должен был быть таким грубым с тобой на уроке литературы на днях. Я не должен был быть таким угрюмым и незрелым. И я не должен был… Я не хотел драться в тот вечер на вечеринке, но я был так зол и обижен, я чувствовал, что ты причинила мне боль, и я хотел причинить тебе ответную боль. Но…

Я вспомнил правила покаяния Аквинского. Исповедовать грехи без упущений. Как я могу сказать Теодоре, что хочу ее первый поцелуй, что мне нужны все ее поцелуи?

Сказать ей об этом было бы и унизительно, и манипулятивно.

— Я сожалею о нашей ссоре, Тео. И я скучаю по нашей дружбе, даже если ты продолжаешь говорить, что мы не друзья.

Она смотрит на меня дольше всех. Я наблюдаю за ней в ответ, упираясь взглядом в голубые глаза, не в силах проникнуть в эмоции за их пределами. Мы стоим на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и галерея вокруг нас может просто не существовать.

Существование сейчас — это взгляд Теодоры, ее нежная кожа, длинные волосы, бурный океан сдерживаемых эмоций, в который мне хочется погрузиться, жар каждого поцелуя и ласки, которыми я хочу ее одарить.

Я дрожу, моя кожа горит от желания обладать ею.

— Я прощаю тебя, — говорит она наконец, голос удивительно мягкий. — И прости, что сказала, что мы не друзья. Мы и есть друзья. Ну… — Она слегка смеется. — Мы не друзья, не так ли? Но что-то есть.

Что-то вроде любви, ненависти и желания, что-то вроде чернильной глубины бездны и парящего дыхания зефира. Что-то болезненное и волнующее, золотые дворцы рая и темные пустоши ада. Что-то вроде родственных душ, любовников и врагов.

Что-то несовершенное и возвышенное.

— Да, Тео. — Я протягиваю руку между нами. — Давай снова станем кем-то. Не позволим ничему помешать нашему "что-то".

Она берет мою руку и улыбается, наконец. — Лучшие друзья навсегда.

Глава 29

Открытая рана

Теодора

Мы с Закари почти месяц не ссорились.

Это последний месяц семестра, и поэтому значительную часть этого времени мы тратим на подготовку к экзаменам, но это все равно наша победа. Наш хрупкий союз привел к объединению наших территорий в библиотеке: мы с Заком сидим бок о бок, чтобы читать и писать в тишине часами напролет.

Во время семинаров "Апостолы" наши дискуссии проходят вежливо, даже когда мы не согласны друг с другом, и Зак, похоже, больше не выбирает свою точку зрения, основываясь на явном желании начать спор — это его особенность с тех пор, как мы были капитанами команд в клубе дебатов.

Но не спорить с Закари — это тоже непросто.

Сидеть рядом с ним, ощущая тепло его плеча, прижимающегося ко мне, напрягает совершенно по-другому. Прикосновение его руки к моей, когда он переворачивает страницу в своей книге, его бедро, когда он пересаживается на свое место после часа сидения в одной позе, становятся маленькими, затяжными пытками. Напоминания о том, что могло бы быть между нами, о том, что мне не позволено иметь.

Безымянному, невыносимому напряжению между нами, не имея места для аргументов, чтобы развеять его, некуда деваться. Поэтому оно остается на месте, плотно сжимаясь, делая воздух между нами темным, горячим и удушливым.

Как змея, готовящаяся нанести удар, она выжидает время.

В ночь перед выпускным экзаменом по литературе я сижу за своим обычным столом, тщательно составляя карточки для ревизии ключевых цитат, и тут приходит Закари.

Его учитель философии заставляет его помогать в дебатах в четверг вечером, поэтому я ожидала, что он опоздает. Я не раздражена, но напряжена. Завтра экзамен по закрытой книге, я не высыпаюсь, и скоро рождественские каникулы, от которых у меня мурашки по коже от невыразимой тревоги.

Это тошнотворное зелье эмоций, которое кипит и пузырится внутри меня, а я делаю все возможное, чтобы не дать ему выплеснуться наружу.

Зак снимает пальто, складывает его и откидывает на спинку кресла. Каждое его движение пронизано элегантностью и изяществом. Лазурный цвет свитера подчеркивает кремово-коричневый цвет его кожи, а золотая оправа очков ловит свет. Он выглядит старше своих лет, в нем чувствуется глубокая внутренняя уверенность, которой у меня никогда не будет, его умные глаза сосредоточены на какой-то мысли.

Его взгляд встречается с моим, и он улыбается.

Я быстро отворачиваюсь, когда он садится рядом со мной, как он обычно делает, доставая из своего кожаного ранца книги и ноутбук. Он устраивается рядом, его рука касается моей.

Я закрываю глаза. В библиотеке тепло, но мне холодно — в последнее время мне всегда холодно. Когда он перестает двигаться, упираясь подбородком в костяшки пальцев одной сомкнутой руки, я пересаживаюсь на свое место, наклоняясь к нему, чтобы моя рука оказалась прямо напротив его руки.

Тепло Закари не похоже на обычное тепло, которое исходит от пламени или кожи. Это восхитительное, расплавленное тепло, пропитанное ароматом его одеколона, его присутствия. Я почти таю на его фоне.