— Гарди приглядывал за мной, когда отец уезжал. Покрывал шалости, заботился, берег… А я его уберечь не смог.

— Ему не нужно, чтобы ты оставался до конца.

— Ему — нет. Мне нужно.

Эрик не стал спорить. Дождался, пока от тел не останется даже угольев. Развернулся от выжженной проплешины навстречу подбегающему оруженосцу.

— Вигге просил передать, что все готово, господин. Люди собрались, кони оседланы.

Хаук кивнул. Обернулся к Эрику.

— Чем бы это все ни кончилось… спасибо. — Помолчав, он добавил: — Глядя на тебя, я жалею, что у меня нет сыновей. Может, еще успею…

Эрик поклонился, не зная, что ответить.

— Пойдем, — сменил тон Хаук.

Эрик шагнул следом. Обернулся, почувствовав спиной пристальный взгляд.

— А ты чего застыл? — окликнул Хаук оруженосца. — Шевелись, путь предстоит долгий.

* * *

Первая половина дня прошла тихо — если не считать того, что Эрик норовил уснуть прямо в седле, а один раз даже начал заваливаться, задремав. И свалился бы, если бы Хаук не подхватил его под локоть. Эрик заполошно вскинулся, конь, почуяв нервозность седока, загарцевал, так что он едва успел выровняться в седле, перехватывая контроль над животным.

— Хорош охранничек, спит на ходу, — пробурчал Хаук.

— Прошу прощения.

— Да мне-то что, ты с седла едва не улетел, не я… Объявлю привал — перебирайся на телегу. Вон, хоть рядом с возницей. Да и дремли себе сколько влезет. Проснешься же, случись что?

Эрик обернулся на телегу, переваливающуюся по ухабам, в которые превратилась подсохшая после давних дождей дорога.

— Не думаю, что там вообще можно задремать, тем более «сколько влезет».

— Экий ты балованный. — Хаук тоже обернулся. — Фолки, вон, спит себе.

Опровергая его слова, до них донеслась яростная ругань. Хаук рассмеялся, Адела зарделась. Закашлялась, заткнула уши, выпустив поводья. Ингрид мгновенно подхватила их, неодобрительно покачала головой.

— Фолки, заткнись! — гаркнул Хаук, и Эрик едва удержал снова загарцевавшего коня. — Я не намерен из-за тебя торчать еще…

— Сутки, не меньше, — подсказал Эрик.

— Не меньше суток в том проклятом месте. Сам нарвался.

Эрик покачал головой. Сдает выдержка благородного, лучше бы ему помолчать. Оно, с одной стороны, понятно, несчастья валятся одно за другим, да и выходка Фолки кого угодно взбесит. Но не стоило Хауку орать это прилюдно, публичного унижения шурин ему точно не простит. Как бы яда какого не подсыпал… Хотя Фолки не походил на человека, который держит под камнем перстня мышьяк, всякое может быть. Если бы отравители походили на отравителей, они не были бы опасны.

Эрик оглядел окрестные луга. Чего тут можно опасаться? Вон здорово смахивающие на коноплю листья клещевины, покрасневшие по осени. Особенно ядовиты ее семена, наверняка созрели уже. Человеку хватит восьми зерен, измельченных и подсыпанных в еду. Через сутки-трое начнется кровавый понос, заболит голова, появится жар. Потом кровь перестанет держаться в сосудах и станет пропитывать внутренности, а еще через два дня, от силы неделю, придет смерть. Только тому, кто решится растирать семена, нужно быть осторожней — вдохнув пыль, тоже можно отравиться, и яд подействует куда быстрее.

Вон на краю дороги что-то, очень похожее на белену… Цветов уже нет, а без них из седла точно не сказать. Надо будет во время привала приглядеться получше, едва ли тут один такой кустик. С ней отравителю придется сложнее — воняет. Зато, если удастся ею накормить, легко списать внезапную смерть на белую горячку. Жертва точно так же начнет гоняться за демонами, видными только ей, бросаться на людей, пока не потеряет сознание. А то и прибьют до того, тут все с оружием, стоять и ждать, пока зарубят, не станут.

Дурман? Почти то же, что и белена. Красное лицо, хриплый голос, головная боль, устрашающие видения. Потеря сознания и смерть. Болиголов? Пока Эрик его у дороги не видел, но, кроме дорог, он растет на лесных опушках, а лес — вон он, все ближе. Сперва откажут руки и ноги, потом не останется сил дышать, и задыхаться жертва будет в ясном сознании.

Красавка? Нет, эта здесь не растет, ей нужны нежаркие лета и снежные зимы. Вёх… тоже нет. Точнее, пока его не видно. Он любит низины, где много ручьев, или сырые берега рек.

Да и без того достаточно для знающего человека. Еще грибов, поди, полный лес, тоже есть где разгуляться. Твою ж…

Надо будет на привале поговорить с Ингрид. И Хауком, потому что одна Ингрид за всем не уследит. Необязательно же травить еду, можно ведь и в жаровню кое-что сыпануть, а ночи уже прохладные, жаровни в шатрах жгли… До чего же паршиво, когда не знаешь, с какой стороны ждать удара! С Фолки хотя бы все понятно, но единственный ли он враг?

— Заткнись! — снова рыкнул Хаук на Фолки, обрывая мысли Эрика. — И благодари Творца за великодушие парня. Я бы на его месте тебя с того света вытаскивать не стал.

Эрик выслушал взрыв «благодарностей», покосился на Аделу, все еще зажимающую уши, разъяренного Хаука — и накрыл Фолки усыпляющим плетением. Тот затих на полуслове, обмякнув.

— Ты его не убил часом? — в который раз обернулся Хаук.

Адела вытаращилась на Эрика с откровенным ужасом.

— Нет, просто усыпил. Сон пойдет ему на пользу.

Хаук кивнул. Снова посмотрел на шурина. Покосился на жену. Перевел взгляд на Эрика. Тот понял, накинул плетение.

— Можешь говорить, нас не слышат.

Хаук задумчиво пожевал губами.

— Если ты можешь заставить уснуть… или сделать то, что тебе нужно… можешь ли ты заставить человека сказать правду?

— Могу. Но сможешь ли ты поверить в эту правду?

— Объясни.

— Я буду знать, что заставил человека сказать именно то, что у него на уме. Возможно, чуть меньше, но уж точно не больше. Но не смогу доказать, что не заставил его произнести те слова, которые нужны мне. Что не заставил оговорить себя или оклеветать другого. Поверишь ли ты мне, если то, что узнаешь, тебе не понравится? Правда бывает очень неудобной.

— Настолько неудобной, что легче объявить ее ложью, — медленно произнес Хаук. — Но почему ты уверен в том, что правда, рассказанная Фолки, будет настолько неудобной? Ты же сам говорил, что, возможно, тот болт предназначался не мне, а тебе.

Эрик ответил не сразу.

— А если все-таки он? Что ты сделаешь?

— Убью мерз… — Он выругался, осекшись. Коротко глянул на жену. — Будь это кто чужой, убил бы на месте. Родича вызвал бы, и пусть Творец рассудит, кто из нас больше достоин жить. Но…

Но Адела любит брата, и для нее это будет ударом. А вот в том, что к нему самому она относится хоть немного тепло, Хаук вовсе не был уверен. Эрик, вспомнив, как она льнула в поисках утешения к мужу, сказал бы, что тот ей, самое меньшее, небезразличен. Но родная кровь есть родная кровь, кто знает, на чью сторону встанет девушка, когда все вскроется. Эрик на ее месте — вовсе не на сторону кровных родичей, но он сестер никогда не любил, как и они его.