И как поведет себя Фолки, почувствовав силу? Затаится на время, выжидая удобного момента? Или выступит открыто? Чтобы явиться в замок уже опекуном безутешной вдовы? Столица далеко, пока туда вести дойдут… Умный человек затаится, взвесит все возможности, прежде чем действовать. Но Гарди назвал Аделу не слишком умной, и, похоже, это семейное.

Или Эрик зря возводит на него напраслину? Вдруг благородный просто не выносит одаренных — в конце концов, многие действительно их недолюбливали и опасались. Да и за дело, если уж начистоту, прозвали имеющих дар выродками. Пустые против них беззащитны, и многие этим пользовались. Трудно противостоять соблазну, зная, что наказания не последует.

Он не стал отвечать — Фолки и не ждал ответа.

— Я слышал, что шурин велел тебе убираться. Пошел вон отсюда.

— Прошу прощения, господин… — Вигге отделился от оставшихся в живых людей Хаука, поклонился. — Господин Хаук передумал и велел одаренному остаться…

— Мой зять слишком мягок, — покачал головой Фолки. — Что ж, я не буду оспаривать его распоряжений. Сделаем проще. Я, Фолки, сын Скегги, сына Магни, говорю, что этот одаренный, называющий себя Эриком, проклят и несет несчастье всем, кто имеет с ним дело. И готов подтвердить это своим мечом, чтобы лишь один из нас двоих остался жить.

Эрик медленно поднялся. Это был вызов на поединок. До смерти одного из поединщиков.

Похоже, когда Гарди говорил, что Адела не слишком умна, он еще не успел как следует узнать ее брата. Неужели Фолки всерьез был уверен, что справится с одаренным? Эрик мысленно выругался. Еще как был уверен. И действительно мог справиться благодаря защищающему от любых плетений небесному железу, которое отдал ему Гарди.

Помрачневший Вигге, окинув их взглядом, отступил за спину Фолки. Заспешил прочь — похоже, по направлению к шатру Хаука. На что он рассчитывает? После того, как вызов произнесен по всем правилам, вмешаться в ход поединка может только сам Творец.

И отказаться от него, не покрыв себя позором до конца дней, невозможно. По большому счету, Эрика это не слишком волновало. Он-то не благородный, которые вынуждены следовать дурацким правилам, потому что все вокруг знают их родителей и детей, и родичей у них целая толпа, оплошает один — позор падет на всех. Тех, кому Эрик по-настоящему дорог, можно по пальцам перечесть. Одной руки. Как и тех, кто дорог ему.

Он уже готов был пожать плечами и сказать, что драться не будет — и пусть думают про него что хотят, когда понял, что Фолки и рассчитывает, что он откажется от поединка — и тогда Хаук вынужден будет прогнать его с позором, чтобы не упасть в глазах своих людей. Если же Эрик согласится драться — умрет, потому что мечом владел, как сам признался, «средне», а убить плетениями не сумеет.

Что ж… Придется играть по чужим правилам. Получится ли обернуть игру в свою пользу?

— Я, одаренный Эрик, прозванный Лекарем, говорю, что неповинен в бедах, которые обрушились на твою сестру, твоего зятя и его дядю, как и на их людей.

Да, Эрик не сможет остановить сердце Фолки плетением, или, скажем, залить легкие водой, или сжечь его. Но ничто не мешало ему, например, уронить на голову благородного телегу со всем содержимым прежде, чем тот успеет выхватить меч из ножен. Или бросить лежащий вдалеке камень. Или обрушить ему на голову меч, выхваченный из чужих ножен.

— Я говорю, что на мне нет проклятья, порчи и чего бы то ни было, что могло бы принести несчастье другим… — И добавил, не удержавшись: — Потому что это все бабьи сказки, которым недостойно внимать образованным людям.

Фолки побелел от ярости, уподобившись раздувающему ноздри быку. Эрик ухмыльнулся, не отводя взгляд.

Нет, далеко не все преимущества на стороне благородного, что бы тот себе ни возомнил. Вот только дальше-то что? Положим, Эрик прикончит шурина Хаука. Одним дураком на свете станет меньше, как сказал бы его бывший командир. Только после этого Хауку все равно придется его прогнать. Да, по обычаю победителю поединка не мстили. Но едва ли Адела согласится находиться рядом с тем, кто убил ее брата. Мертвому Фолки, конечно, от этого легче не будет, но его чувства Эрика мало волновали. А вот то, что он, возможно, идет на поводу убийцы — очень даже беспокоило.

— И готов подтвердить это своим даром…

Фолки торжествующе ухмыльнулся, Эрик сделал вид, что не заметил.

А что, если Фолки не сам придумал этот поединок? Что, если его кто-то надоумил? Так злоумышленник избавится с помощью благородного от назойливого одаренного — и замечательно. Не получится — одним защитником Аделы меньше. Двумя. Ведь Хаук выгонит и одаренного.

— … и своим мечом.

«Чтобы только один из нас остался жить» он не сказал. Да, это заметили все. Да, многие будут чесать языки, что он испугался смерти и оставил себе лазейку, чтобы получить возможность просить пощады. Пусть говорят что угодно. Эрик действительно оставлял себе лазейку — не хотел убивать этого дурня. Если получится.

— И пусть Творец будет на стороне правого.

Возможность нажить себе еще одного врага. Впрочем, и так…

— И пусть Творец будет на стороне правого, — повторил Фолки. Снова ухмыльнулся. — Надеешься, что если не объявил о намерении меня убить, то и я тебя пощажу? Зря.

Эрик пожал плечами.

— Мои чаяния — мое дело.

Нет, не время играть в милосердие. Благородного-то наверняка натаскивали едва ли не с рождения, а Эрик до сих пор предпочитал мечу плетения. Выходит, что Фолки его таки переиграет. Хотя вряд ли сумеет это оценить.

— В сторону, все, — рыкнул Фолки. — Дайте место.

Люди, бурча, начали отодвигаться в стороны, освобождая пространство для поединка. Не так уж много оказалось места: с одной стороны — телега, накрытая полотном, с другой торчат растяжки шатра, о которые споткнуться раз плюнуть. С третьей — угли костра, за которым сгрудились люди. С четвертой — зеваки. Хорошо, что солнце еще низко и за толпой его не видно, а то слепить бы начало. Фолки такой возможности не упустит, не совсем же он дурак.

Фолки огляделся, поискал кого-то взглядом, рыкнул:

— Петтер, живо за моим щитом.

От толпы отделился оруженосец, бросился было прочь и застыл, остановленный гневным окриком.

— Стоять! Вы что, вконец ополоумели! — раздался из-за спин голос Хаука. — Мало сегодня ночью положили, еще хотите добавить? Я запрещаю!

— Извини, зятек, — ухмыльнулся Фолки. — Но слова сказаны. Теперь только Творец может что-то запретить. Но почему-то я уверен, что он не станет защищать этого сопляка.

Фолки глянул на оруженосца.

— Петтер, что встал? Шевелись!

Тот опасливо покосился на Хаука, обошел его по широкой дуге. Да, приказывать ему имел право только Фолки, но Хаук мог, например, отвесить затрещину, а то и всерьез ударить, чтобы остановить. Потом-то благородные между собой разберутся, да только побитому оттого легче не будет. Но Хаук ничего не сказал, зыркнул грозно. Посмотрел на Эрика.