– Кто-нибудь, принесите одеяло, – приказала я.

– И свечу, – добавила Бинц.

– Газ еще не выветрился, – заметила Халина. – Пусть найдут фонарь. И поярче.

Доротея на секунду ошалела. Исполнять приказ заключенной?!

– Фонарь, – крикнула она через плечо.

Я попыталась зажать рану, но в темноте ее было не разглядеть. Зато металлический запах крови ни с чем не спутаешь. На ковре в считаные секунды появилась липкая лужа.

– Надо перенести ее в санчасть, – решила я.

– Не дотянет, – возразила Халина. – Будем работать здесь.

Она в своем уме?

– У нас ничего нет…

Подчиненные Бинц сгрудились вокруг нас. Все молчали. Халина колебалась. Не хотела спасать жизнь надзирательницы? Она подумала еще пару секунд и рывком оторвала рукав платья Ирмы.

Бинц кинулась к Халине.

– Что она вытворяет?

Я удержала Бинц.

– Открывает рану.

Теперь у нас был доступ к ране, и мы могли найти источник кровотечения. Одна из девочек Бинц принесла мощный фонарь. Ирма была без сознания. Ее кожа имела синюшный оттенок – признак шока, – тело покрывали множественные кровоподтеки и ожоги второй степени. Первым делом надо было разобраться с источником кровотечения. В плече зияла рана размером с карточную колоду. Вероятно, плоть вырвало куском железа от печи. Рана была глубокая, даже кость хорошо просматривалась. Я взяла Ирму за запястье и едва нащупала пульс. Такие повреждения несовместимы с жизнью.

Халина стянула полосатое платье и осталась только в серых трусах и деревянных башмаках. Потом она сбросила башмаки и стала разрывать платье на полосы в два дюйма шириной. Ее решимость вызывала восхищение. От напряжения у нее раскраснелись щеки, глаза сверкали в темноте. Халина явно была создана для такой работы.

До этого момента я не понимала, насколько она исхудала. Даже на рационе первого барака она теряла вес, особенно на бедрах и ляжках. Но кожа у нее была безупречная, цвета свежего молока. Она буквально светилась в полумраке гостиной.

– Мы должны отнести ее в санчасть, – настаивала Бинц.

Я помогла Халине. Теперь у нас было несколько полос хлопчатобумажной ткани. Халина перевязала плечо Ирмы в двух дюймах над раной и затянула наш бинт безупречным узлом «клеверный лист».

– Сначала остановим кровь, – сказала я.

Я подошла к стене, вытянула из календаря деревянный стержень и передала его Халине. Та привязала к стержню два конца бинта, и мы вместе закручивали его, пока кровотечение не прекратилось.

Вскоре наша пациентка начала приходить в себя, а мы соорудили из одеяла носилки, и четыре надзирательницы понесли Ирму в лагерь. Я приказала принести еще одно одеяло и накинула его Халине на плечи. После всего ее трясло как осиновый лист.

Мы вышли следом за Бинц из дома. Ее девочки уже ушли далеко вперед. Я обдумывала последующий уход за пациенткой.

Начнем с капельницы…

Халина остановилась.

Что с ней?

Она смотрела на озеро, поверхность воды мерцала, словно россыпи бриллиантов.

– Что случилось? – спросила я.

Может, у нее тоже шок?

– Халина, мы еще не закончили.

А потом я поняла: она думает сбежать! Но как? Заключенная в одеяле и трусах далеко не уйдет. В Равенсбрюке было всего три попытки побега. Две для беглянок закончились печально. Их вернули в лагерь с табличками на шее: «Ура! Ура! Я вернулась!» Их пытали, а потом расстреляли у стены.

Только побега мне не хватало!

– Идем, – велела я.

Халина неподвижно стояла в темноте.

Прожектор на вышке осветил плац, а потом луч пополз к озеру. Нас начали искать.

– Слушай, ты сегодня хорошо послужила рейху. Тебя премируют. Я в этом не сомневаюсь. А теперь пошли.

В вольерах залаяли овчарки.

Сколько времени пройдет, прежде чем нас объявят в розыск и спустят собак?

Халина по-прежнему не двигалась с места.

Охранники на вышках уже начали нас искать?

Она сделала глубокий вдох и выдохнула. Подсвеченный луной пар от ее дыхания, как привидение, поплыл к небу.

– Просто хотела посмотреть на лагерь с этой стороны, – каким-то отрешенным голосом призналась она.

И зачем я позволила ей выйти за территорию?

Халина снова сделала глубокий вдох:

– Я так давно не дышала на свободе. Это озеро. Оно такое…

– Давай же, идем скорее.

Халина нехотя присоединилась ко мне, и мы вместе пошли обратно в санчасть. Ее деревянные башмаки грохотали по брусчатке, а у меня халат вымок от пота.

И только после того, как за нами закрылись ворота, я наконец перевела дух.

Слухи о событиях того вечера разлетелись на следующий же день. Вернулся комендант, прикатили со своей «миссии» мужчины. Комендант лично сообщил мне, что высоко ценит мою способность к принятию неординарных решений. А еще, что напишет Гиммлеру о том, как великолепно я себя проявила, спасая одного из лучших служащих рейха. Весь персонал лагеря приветствовал мой героический поступок. Разумеется, за исключением медсестры Маршалл, которая даже после спасения Ирмы продолжала ходить с недовольным лицом – завидовала, что не она оказалась на месте полячки.

Спустя неделю мы с Халиной бок о бок за моим столом доделывали бумажную работу. Мы настолько приноровились к ритму и привычкам друг друга, что легко обходились без лишних слов. Староста Халины разрешила ей приходить в барак после отбоя, и я знала, что у нас будет время поболтать. Утром в тот день я заходила в «Блок обмундирования», туда свозили трофеи из завоеванных Гитлером стран. Все – одежда, серебро, посуда и тому подобное – тщательно сортировалось, так что я быстро выбрала нужные вещи, включая теплый свитер для Халины и патефон с несколькими пластинками. Приказала заключенной с зеленой нашивкой установить патефон у меня в кабинете.

Иеговистка принесла для нас – вернее, больше для Халины, чем для меня, – хлеб и сыр из офицерской столовой. Я поставила пластинку. «Фокстрот из Варшавы».

– Люблю эту песню, – призналась Халина.

Я убавила громкость. Персоналу санчасти незачем знать о том, что я слушаю польские песни.

Халина надписывала конверты и слегка покачивалась в такт музыке.

– Я училась танцевать фокстрот под эту песню, – сказала она.

– А меня можешь научить?

Что здесь такого?

В лагере одна я не умела танцевать фокстрот. В медицинской школе на такие забавы не было времени.

Она затрясла головой: