***

Оэлунн резко сел на кровати, смахивая со лба пот. Его лихорадило. Ощупав себя, он поднёс к глазам раненую руку и недовольно принялся рассматривать чёрные вены, что оплели всё до кончиков пальцев. Будет хуже. Нужно скрыть это от Юнсана. И навестить это недоразумение имени великих обязательств, пока он снова не улетел на свои Небеса.

Бездна, какой это был чудовищный сон…

Никто из жителей форта Илао не мог припомнить, чтобы в один месяц произошло столько удивительных событий. Северных областей не касались придворные интриги: эти края многие века оставались приграничными территориями, изредка вздрагивающими от эха войн Империи. Голод зимы, оскал Линьцана и ночь Шествия шли знакомым круговоротом неприятностей. Изредка сюда доходили вести о новых законах, новых поборах; мелькали чужаки, отправленные Лояном, исчезая во вьюге, либо возвращаясь обратно. Север не терпел изменений. Но Цинь Кан, похоже, мириться с этим не собирался.

Переговоры с Линьцаном казались капитанам форта совершенно немыслимыми. Несмотря на то, что на картах Лояна граница была отмечена с бюрократической точностью, на деле это было совсем не так. Шахты, расположенные рядом с фортом Илао, Линьцан считал своей территорией, а император Хань ждал отчётов о добыче металла. Но каторжники, которых отправляли на работы, могли быть не только убиты оставшимися после очередной Ночи демонами, но и захвачены северными варварами. Каждый раз после такого инцидента местный цы-ши требовал от форта если не вернуть пленников, то, во всяком случае, отчитаться о предпринятых мерах. Снова и снова проливалась кровь, войны Линьцана жаждали мести, а бывший начальник Илао вздыхал спокойно только тогда, когда вокруг шахт прекращались столкновения.

Цинь Кан, разбирая в ночь перед переговорами отчёты бывшего начальника, был, мягко говоря, удивлён тому, что доносилось до Лояна из этих краёв. Рассказы капитана Ляна об особенностях соседства с Линьцаном совершенно не походили на то, что писал Цзыдань чиновникам. Недопоставка металла, согласно отчётам, была результатом выработки шахт и непригодности к работам большинства участков, что являлось чистой воды ложью. Впрочем, что ещё ожидать от Цзыданя, если он и к самому форту Илао относился больше как к личному складу? Цы-ши для столицы, видимо, придерживался той же легенды. Север не хотел лишнего внимания, а Лоян устраивали объяснения, пока с паршивой северной овцы можно было содрать хотя бы клок. Омерзительно!

У имперцев было правило: не оставлять в живых пленников, не вести переговоры с Линьцаном, не обменивать своих людей на чужих. О правиле этом Кану никто не говорил, а даже если бы и сказал, то не переубедил бы юного цзюэ в его решении сохранить жизнь разведчику, который лежал у них в госпитале. Или в решении провести переговоры. Кан не знал, что Верховный жрец Линьцана писал подобные письма Цзыданю не раз, но никогда не получал ответа. Шутка юноши о ягодах в качестве выкупа за разведчика на самом деле изумила Лина меньше, чем сам факт того, что его ворон принёс обратно письмо.

Впрочем, о чём совершенно точно догадывался Кан, так это о том, что его фамилия Лину не понравится.

***

Империя Хань для Линьцана всегда была одной сплошной проблемой. Самоуверенный, яркий Юг, обёрнутый в свои нефритовые знамёна, хотел вернуть былую славу, отнятую при прошлой династии. Вернуть незаметно, закрывая глаза на поражения, делая вид, что весь мир продолжает принадлежать ему по праву, соперничая с Чанкином за преимущество быть наследниками истории. Последнему Лин был даже рад: пока южане были заняты друг другом, им не было дела до Линьцана. Но даже приграничные проблемы его тяготили. Сколько людей он отпел здесь? Сколько не вернулось домой из-за упрямства правителей? Юг не знал, насколько разрознен Линьцан, понятия не имел о том, сколько усилий стоит Жрецу поддерживать хоть какой-то мир среди своих народов. Чужаки только множили жертвы.

И теперь это письмо. От сына Аманя.

Лин хорошо знал отца мальчишки: огонь, азарт и боль, непоправимый ущерб, вырывающий себе победу ценой всего вокруг. Поглощённый тенью, объятый собственными пороками, этот южный шэнми готов был идти до конца для достижения своих целей. Небо! Если бы Цинь был безумен, он был бы уже мёртв. Но его враг был далеко не безумцем, и это пугало. Когда Лин, дочитав письмо Кана, осторожно складывал бумагу, он думал о том, какую плату за власть Аманя должна взять Бездна. Чего стоят десятки тысяч унесённых жизней? Старшего сына, или же дочери тоже? Бедный обречённый мальчишка…

Впрочем, сейчас ему остаётся только собрать ягод для объявленного выкупа. И подготовиться. Если мальчик – наследник этой южной змеи, то принятие переговоров может быть наивной попыткой взять их в ловушку. Или не очень наивной – Лин не забыл, что в Ночь шествия он чувствовал печати, впервые на его памяти оберегающие форт Илао.

Так что же ты задумал, Цинь Кан?

***

Вороны кружили над старым фортом, и Кан не хотел знать, настоящие ли они, или же это тени северного шэнми сбились в стаю над их крепостью. Пленный северянин, ещё измотанный ранами, но совершенно точно живой и пребывающий в добром здравии, стоял рядом с Цинем у ворот форта, насвистывая старую песенку, чем бесконечно раздражал капитанов. Сам же Кан изображал то бесконечно мёртвое спокойствие, что видел не раз, когда отец был поглощён работой. Подражать у него получалось весьма неплохо, но на душе скребли кошки: что ему делать с противником, который враждовал с отцом? Вряд ли его впечатлят потуги сына. Циню бы да самоуверенность Бая, а ещё лучше – покорность судьбе; сидел бы сейчас в городском гарнизоне счастливый, в тепле и обеспокоенный только тем, как бы поскорей получить повышение…

Лин появился в сопровождении всего двух воинов. Хрустел свежий снег под лапами северных волков, которые были размерами с имперских лошадей. Кан ожидал вблизи увидеть что-то чудовищно яркое и опасное, но Верховный Жрец Линьцана оказался совсем… другим.

У него был пустой взгляд. В по-варварски распущенные волосы вплетены мелкие косточки, бусы и кусочки странно блестящей стали. Шэнми кутался в точно такой же костюм, что и его сопровождающие – без каких-либо наград и отличительных знаков, а тень под его ногами казалась странно-бледной, будто выцветшей. Но он вселял страх, не поддающийся пониманию, ступающий по пятам за любым проклятым. Это был не тот страх, что ходил за Аманем, не страх смерти, как при Хонгха, не страх неизведанного, как в шахтах или во время Шествия. Это была нарастающая тревога перед приближающейся бурей, чувство беспомощности перед чем-то природным и равнодушным.

Лин спешился, приказывая сопровождающим не двигаться дальше, и примирительно поднял руки. Кан так же вышел вперёд, поклонился, про себя прося у Неба благословения и удачи и начал заученную речь тем же скучающим тоном, с каким любил отчитывать детей отец…

Лин видел перед собой юного Аманя, пусть и не беловолосого. Видел выправку и манеру клана Циней, уверенность без фамильярности, слышал голос, возвращающий его самого в прошлое и в воспоминания об осаде, когда Амань… Неважно. Сына южного шэнми он не спутал бы ни с кем другим. Но у мальчика был не отцовский взгляд. Это новый виток фамильной хитрости или действительно усталость и тревога?