Пока Фридрих разглядывал палача – тот тоже с любопытствомвзирал на него. Наконец Ганс отступил в сторону, пропуская гостей в свой дом, ипроговорил:

– Никак, господин герцогский алхимик? Я рассчитывал навстречу с вами, но думал, что это произойдет чуть позднее – через неделю илидве, самое большее, через месяц…

Затем он перевел взгляд на Мохаммеда и спросил того совсемдругим голосом, полным опасливого уважения:

– Должно быть, у тебя есть серьезная причина, чтобыпривести сюда этого человека?

– Еще какая серьезная! – подтвердилмусульманин. – Высокоученый господин желает заполучить уроборос.

– Вот как? – Ганс снова взглянул наалхимика. – А больше он ничего не желает? Может быть, императорскуюкорону, или венец Папы Римского? Или жизнь вечную?

– Он желает заполучить его любой ценой! –проговорил Мохаммед со значением.

– Вот как? – повторил Ганс совершенно другимтоном. – Ну, если так… значит, моя служба скоро закончится? Ну что ж,господа, проходите!

Он проводил ночных гостей в просторную комнату с низким,покрытым копотью потолком. В глубине ее горел камин, на каменном полу возлекамина лежал огромный черный пес с мощной, как у льва, головой. Чуть дальше, вполутемном углу, стоял на двух табуретах гроб, обитый черным бархатом.

При виде гостей черный пес приподнялся и грозно, негромкозарычал.

– Лежи, Вельзевул! – прикрикнул на негохозяин. – Это мои гости, дорогие гости!

Пес успокоился и лег.

Ганс придвинул к огню два тяжелых деревянных кресла, указална них гостям, а сам отступил в тень.

– Что ж, господа, позвольте предложить вам чаркувина! – проговорил он, изображая гостеприимного хозяина. – Можетбыть, господин алхимик привык во дворце его светлости к тонким винам, но непобрезгайте моим, попроще…

– Спасибо… – Фридрих хотел сказать, что ему вовсене хочется пить, больше того – что вино сейчас не полезет ему в глотку, ноМохаммед незаметно пнул его ногой, и алхимик замолчал.

Взгляд Фридриха то и дело возвращался к гробу.

Ганс налил в два простых деревянных кубка вино из глиняногокувшина, подал Фридриху и его спутнику.

– Прости, Ганс, но моя вера не позволяет мне питьвино! – Мусульманин хотел отодвинуть свой кубок.

– Твоя вера не позволяет тебе пить только соквиноградной лозы, – возразил палач. – На мое вино этот запрет нераспространяется!

– Ах, вот это что за вино! – Мохаммед улыбнулся,поднес кубок к губам и пристально взглянул на алхимика:

– Пей, пей вино, высокоученый господин! Тебе никогдаеще не доводилось пробовать такого!

Робея, Фридрих сделал глоток… вкус вина был и вправдукаким-то странным. Сперва он напомнил алхимику аромат сицилийской лозы, густойи терпкий, но уже второй глоток отдавал чем-то солоновато-запретным и в то жевремя приторно-волнующим.

«Уж не кровь ли это?» – в ужасе подумал Фридрих, но он ужене мог оторваться от удивительного вина, и сам не заметил, как опустошилбольшой кубок.

И сразу мир вокруг него переменился.

Низкий потолок стал гораздо выше, скромная комната превратиласьв огромный пиршественный зал, домашний кафтан палача – в расшитый серебромбархатный камзол. Только Мохаммед остался точно таким же, как прежде. Да ещеобитый черным бархатом гроб стоял в глубине зала, невольно притягивая к себевзгляд.

– Как, понравилось ли тебе мое вино? – спросилалхимика Ганс.

Впрочем, теперь этого знатного господина негоже былоназывать Толстым Гансом, самое малое – он стал господином Иоганном. Даже голосего, прежде хриплый и грубый, стал звучным и чистым, как церковный колокол.

– Благодарю вас, милостивый господин! – ответилФридрих. – Никогда прежде не доводилось мне пробовать подобного! Даже впогребах его светлости герцога нет такого вина.

– Еще бы! – Господин Иоганн чуть заметноусмехнулся и обменялся взглядом с Мохаммедом.

– Не забыл ли ты, высокоученый господин, для чего тыпришел сюда? – напомнил Фридриху мусульманин.

– Ах да! – Алхимик потер лоб, припоминая, ведь они впрямь искал что-то, что-то очень важное…

Голова наполнилась тягучей болью, как будто Толстый Гансобхватил ее раскаленными щипцами. Эта боль не давала Фридриху сосредоточиться,не давала вспомнить то важное, что привело его сегодня в этот дом…

Неожиданно Мохаммед неловко двинул рукой и уронил на полсвой опустевший кубок. Деревянный сосуд со стуком упал на каменные плиты пола,и от этого звука словно какие-то чары распались, и Фридрих поспешно проговорил:

– Уроборос мистагитус!

Черный пес поднял голову и зарычал. Господин Иоганнпомрачнел. Из знатного господина он снова превратился в палача. Шитый серебромкамзол выцвел и пожух, пиршественный зал снова стал полутемной комнатой снизким закопченным потолком.

– Что ж… – в голосе Ганса прозвучало некотороеразочарование, – раз уж ты так настаиваешь…

Он удалился в дальний конец комнаты, поднял крышку огромногосундука и принялся чем-то греметь, как будто перебирал медные сосуды илиоружие. Наконец он выпрямился, держа в руках ларец черного дерева, окованныйсеребряными пластинами.

Тяжелыми, медленными, словно неуверенными шагами пересек онкомнату, остановился рядом с Фридрихом, поставил черную шкатулку на низкийстолик и проговорил с непонятной робостью:

– Вот то, о чем ты просил!

Фридрих протянул руки к шкатулке.

Вот оно, то, ради чего он готов был рискнуть собственнойдушой, то, ради чего он рисковал жизнью. Стоит только открыть крышку, заглянутьв шкатулку…

Но он отчего-то не мог на это решиться.

Странная слабость охватила его.

Или не слабость, а самый обыкновенный страх?

– Ну, что же ты медлишь, высокоученый господин? – проговорилМохаммед, и на этот раз в его голосе не было насмешки. Как и Фридрих, онсмотрел на черную шкатулку в волнении и страхе.

Алхимик прикоснулся к крышке.

Чего он ждет? Чего боится? Вот перед ним то, что он искалвсю свою жизнь, вот то, что поможет осуществлению его мечты. Еще немного – и онполучит философский камень, сможет превращать простые металлы в золото…

Весь мир будет у его ног!

Фридрих решился. Он нажал на защелку, закрывавшую крышкуларца. Крышка откинулась.

Внутри шкатулка была обита черным бархатом, и на этомбархате струилось, переливалось, сияло живое кольцо – маленькаязолотисто-зеленая змея, пожирающая собственный хвост…

Уроборос! Фридрих видел в старинных манускриптах этоизображение – символ бесконечности, символ бесконечного возрождения мира,символ смерти, без которой невозможна новая жизнь.