Нет, не было горечи потери, ни обиды. Только ощущение пустоты. Но возникла давняя боль: «У Кати тогда так же были растрёпаны волосы». И что эта мысль так неотступно преследует его? Уже дома, Константин Иванович долго рассматривал фотографию своей младшей дочери. Тонкое лицо, как у Кати. Слегка вздёрнуты удивлённо брови. Но глаза! Показалось опять что-то в них нерусское. И что за проклятое наваждение. Заныло и тупо сдавило в груди. Спрятал альбом с фотографиями под подушку. Накапал валерьянки в рюмку. Валерьянка, банка с водой и рюмка нынче всегда на полке над кроватью.

Уже зимой среди тусклых дней – одно радостное событие. Пришло письмо от младшей дочери Нади. Она эвакуирована в Свердловск. Сопровождала группу раненых бойцов, среди которых её муж, Гриша. Сама она жива, здорова. Гриша ранен в ноги. Ходить не может. Письмо в полстраницы. Написано чернильным карандашом.

И был ещё разговор с Дорониным. Это уже в конце сорок третьего года. Начался несколько странно. Опять длительное молчание. Изучающий взгляд исподлобья. Константин Иванович смущённо поёживается, ожидая неожиданного разноса. Но разноса не случилось. Звучат слова вроде как не ко времени, мол, кончится война, вернётесь в Ленинград?

– Конечно, – не задумываясь, отвечает Константин Иванович.

– А мы могли бы Вам дать хорошую квартиру, – Доронин улыбается.

Константин Иванович недоумённо молчит. А Доронин продолжает:

– В нынешнее тяжёлое время ревизор должен быть абсолютно чист. А местные товарищи обросли дружескими, родственными связями. И просто знакомствами. И эти знакомства к чему-то обязывают. Вы меня понимаете?

– Разумеется, вот как тот случай с моей сестрой и директором Розой Соломоновной Селезнёвой.

– Но это единичный случай. И случай совершенно прозрачный для нас. А так – Вы чисты. И это очень ценно для нас.

– Конечно, понятно. Ведь кругом этот шахер-махер, – уверенно заявляет Константин Иванович, и вдруг замечает, как насторожился Доронин.

– С шахер-махер я бы рекомендовал быть осторожней, – уже без прежнего дружелюбия говорит он. – Конечно, в нашей торговой сети есть товарищи еврейской национальности. Но акцентировать на этом внимание, я бы не советовал. За слово «жид», как определённо Вам известно – от трёх и более. И этого закона никто не отменял.

– Ну что Вы, – отчаянно выкрикивает Константин Иванович, – у меня и в мыслях не было. У меня дочь замужем за евреем. И мой лучшие друзья Ваня Поспелов и его жена Соня Наумовна…

Константин Иванович видит, как при упоминании имени «Ваня Поспелов» окаменело лицо Доронина. Он с тревогой смотрит на начальника. И слышит его металлический голос:

– А это имя забудьте на всю оставшуюся жизнь. Поспелов проходил по делу Зимина и Ершова.

Константин Иванович знает, чем закончилось дело Зимина, первого секретаря Ярославского обкома. Он с ужасом спрашивает:

– Поспелову – тоже вышка?

Слышит жёсткий голос Доронина:

– Сейчас я могу сказать. Десять лет.

Повисло тягостное молчание, которое нарушается бесстрастным постукиванием пальцев по столу. Потом хлопок Доронинской ладони. Видимо, означавший: «не будем об этом». И уже ровным голосом Доронин продолжает:

– А гражданка Поспелова, – Доронин будто споткнулся на этом имени, и уже мягче проговорил – Софья Наумовна проявила мужество и, как истинно советская женщина, отказалась от мужа – врага народа. Насколько мне известно, она уехала к родителям в Ленинград. В сороковом году.

Константин Иванович устремляет взгляд на начальника. А тот уже доброжелательно улыбается:

– А насчёт моего предложения – подумайте. Я не тороплю. Война ещё идёт. Но победа будет за нами.

– Конечно, за нами, – вяло повторяет Константин Иванович.

Ошеломлённый страшным известием об Иване Поспелове, он покидает кабинет Доронина. А ведь он приходил на квартиру, где до войны жили Поспеловы. Там сейчас поселилась семья какого-то важного чиновника. Приходил несколько раз. И каждый раз слышал: «Никаких Поспеловых не знаю. Кто здесь жил раньше – не знаю». А вот буквально недавно опять рискнул зайти. В квартире Поспеловых жила уже другая семья. Дверь открыла женщина. При вопросе Константина Ивановича о Поспеловых раздражённо проговорила: «Надоели вы все с этими Поспеловыми». Константин Иванович удивился и хотел спросить, кто кроме него интересовался этой семьёй. А женщина уже кого-то зовёт: «Игорь, разберись ты, наконец, с этими». Из глубины квартиры появляется мужчина. Долго рассматривает Константина Ивановича, так что тому становится не по себе. Потом протягивает Константину Ивановичу конверт. «Это письмо на имя Софьи Поспеловой, – говорит он, – и больше, чтобы мы Вас здесь не видели». Голос сухой, безразличный. Но от которого у Константина Ивановича мурашки побежали по всему телу.

Письмо было от Ивана. Константин Иванович показал письмо Кате. Впервые за последние месяцы, он увидел её улыбку. «Живой», – выдохнула она и засмеялась, вытирая слёзы. В письме было три строчки, звучавшие поразительно бесстрастно и холодно: «Софья Наумовна, прошу сообщить, как Ваше здоровье? У меня всё нормально. Жду Вашего письма». И подпись: Иван Данилович Поспелов. Письмо написано карандашом. Адрес отправителя: «Севвостлаг»[27]. Где этот Севвостлаг? – спросил, будто, сам себя Константин Иванович. Взглянул на Катю. Катя молчала. Видно было, что она сейчас далеко от него.

«Ты не хочешь со мной разговаривать», – безнадёжно проговорил Константин Иванович. «Откуда мне это знать!?» – Катя не сдерживает раздражения.

Константин Иванович встаёт, отправляется в свою комнатёнку. Не снимая пиджака и брюк, укладывается на кровать. Долго лежит, устремив взгляд в потолок.

Потом вдруг вскакивает, вытаскивает письмо Ивана из кармана пиджака. Всматривается в размытые штампы на конверте. Вот штамп почты Ярославля: письмо пришло более года назад. И какая-то неудержимая страсть вдруг охватывает его. Он вбегает в комнату, где оставил недавно жену.

Размахивает письмом Ивана, почти кричит, обращаясь к Кате: «Письмо уже год как пришло в Ярославль, ты понимаешь!» – «Ну, что из этого следует?» – безучастно отзывается Катя.

«Из этого следует, что как прибудем в Ленинград, сразу через справочное бюро надо искать адрес Сони», – горячо говорит Константин Иванович. «Если прибудем…», – в голосе Кати какая-то болезненная обречённость. Константин Иванович хочет воскликнуть: «Ну, что с тобой!?» Но безнадёжно машет рукой и отправляется опять в свою комнату.

Серые тупорылые автобусы привозили раненых в госпиталь со стороны улицы Дзержинского. Надя снимала с раненых грязные кровавые бинты, врач оказывал им первую помощь, а она затем бинтовала солдатские раны.