Через пару часов, накормив Олю обедом, она наконец вышла на улицу.

День был холодный, но солнечный. Небо голубое, совсем не ноябрьское. Деревья стояли голые, жались стыдливо, смущенно, не было уже и опавших листьев – работящие дворники давно смели их с мостовых и тротуаров.

Асфальт чуть поблескивал свежей изморозью.

Было скользко, и Аля шла медленно, осторожно, чтобы не упасть. Ухаживать за ней будет некому. По дороге зашла в булочную и купила свежий, только привезенный торт «Фруктовое полено». Ба его любила.

Представила, как вечерком да за свежезаваренным чаем сядут на кухне и начнут чаепитие. Одни. Своей семьей. Она и любимая ба. От этих мыслей стало тепло и хорошо. Правда, немного стыдно.

На пороге булочной замешкалась – купить еще один и занести Оле? Нет, в другой раз. Сегодня она слишком устала. Она вообще очень устала. Очень. А торт – так завтра еще привезут. Завоз у них ежедневный, подумаешь!

Так все и было. Вечером долго пили чай, говорили о чем-то незначительном, обыденном. Об Оле бабушка не спросила ничего, только хитро улыбнулась, увидев торт:

– Ого! Какое баловство! И что празднуем?

– Ничего. Просто при мне привезли… Вот и все.

– Хоть сегодня поспишь на своей кровати, – заметила бабушка. – Спина-то, наверное, совсем развалилась.

– У меня все нормально, – сухо ответила Аля. – И со спиной в том числе.

А сама подумала: «Счастье! Счастье улечься в свою кровать, счастье зажечь любимый ночник. Счастье почитать любимую книгу. Ну и вообще – счастье! Никто ночью не позовет, не окликнет и не попросит сводить в туалет или принести теплое молоко». А Олю бросать она не собирается, конечно, будет к ней заходить каждый день. Только как же хорошо и спокойно дома, когда они с ба вдвоем!

Зашла в альма-матер и замерла на пороге, глубоко вдохнув родной запах только что протертых паркетных полов, книжной пыли, разгоряченных молодых тел, пота, смешанного с духами, запах волнения, кокетства, даже ненавистный запах тушеной капусты, доносящийся из столовой, – все было родным и близким. Она поняла, как соскучилась по всему этому – по жестким скамейкам в лекционном зале, по смеху девчонок, по их шушуканьям, по строгим и нестрогим преподавателям, по сухим коржикам с полуостывшим сладким чаем в столовой, да даже по сплетням!

А после занятий полетела как птица, едва не свалившись на тонком и коварном, присыпанном мелким снегом льду.

Сначала к Оле, захватив по дороге свежие румяные калорийки с изюмом, потом в гастрономе купила свежий кефир и пакет сливок – врач сказал, что Оле нужны калории.

Долго звонила в дверь – тишина. Перепугалась так, что сердце рухнуло в пятки. Дрожащими руками достала из портфеля ключи, влетела в квартиру. Оля безмятежно спала. На тумбочке возле кровати стояли пустая бутылка из-под коньяка и пепельница, полная окурков.

– Ну как же так? – воскликнула Аля.

Оля зашевелилась и открыла глаза.

– Что случилось? – сонно и недовольно спросила Оля и посмотрела на часы: – Ого! Ну я и дрыхла!

– Я полчаса звонила, – все еще не в силах успокоиться, почти выкрикнула Аля. – Думала, что-то случилось.

– Что? – усмехнулась Оля. – Что я того, с шестого этажа? Ага, счас, как же! Не дождетесь. – И, нашарив рукой спичечный коробок, закурила, откинувшись на подушку.

Аля встала и распахнула окно.

– Эй, – крикнула Оля, – с ума сошла? Чай, не лето!

Аля сняла пальто и села напротив.

– Значит, так, дорогая! Все это, – она кивнула на тумбочку, где стояла бутылка и пепельница, – не-до-пус-ти-мо! Ты поняла? Ты сама знаешь, чем это может кончиться!

Оля презрительно сощурилась:

– Ага, ты еще прочти мне лекцию о женском алкоголизме, который неизлечим. А ты знаешь, что такое боль? Когда хочется кричать, орать в голос, разбить окно! А ваш вонючий анальгин мне как мертвому припарка. А ты знаешь, что такое быть одной? Совсем одной, когда хреново, а даже поплакать некому? Когда никому ты не нужна? Я же все понимаю – я надоела тебе до белых чертей! Просто ты человек приличный и не можешь меня послать. Я бы могла, а ты – нет! Ты будешь мучиться, страдать, возможно, в душе ненавидеть. Но, как запряженная кобыла на пашне, станешь отрабатывать свой долг. Потому что ты приличная, порядочная, жертвенная и жалостливая. К тому же мы дружим с детства. А я не такая, Алька, я другая! Да и вообще… Я бы так не смогла, если честно.

– Дурочка ты, – улыбнулась Аля. – При чем тут жертвенность и детство? Просто я люблю тебя, вот и все. А по поводу этого… – Аля снова кивнула на бутылку. – Этого не будет, поняла? С курением твоим я не борюсь, бесполезно. Но бутылки приносить не буду. А если увижу – все, Олька! Это мое последнее слово. – И постаралась сменить тему: – Так, ты есть собираешься? Я тут кое-что принесла. То, что ты любишь! Или погрею супу? А может, котлетку?

Оля покачала головой.

– Ни суп, ни котлету не буду. Тошнит. А вкусненькое… Мороженое?

– Мороженое как-то не подумала, куплю завтра. Сливки и калорийные булочки, брала еще теплые. Ну что? Будешь?

Пока Оля ела, Аля прошлась по квартире в поисках спиртного.

Нашла запечатанную бутылку сухого, початую лимонной водки и плоскую фляжечку коньяка. Все вылила в унитаз.

Дождавшись, пока Оля уснула, потихоньку оделась и пошла домой.

Счастье, что еще так близко! А если бы другой край города? Почему-то она почувствовала такую страшную слабость, будто разгрузила пару вагонов. И отчего? Ведь ничего такого не делала…

С того дня Аля, что называется, вошла в режим. Утром институт, после – Оля: душ, кормежка, треп. Олино настроение менялось, как неустойчивая апрельская погода: то смех в голос, то плач и жалобы на жизнь.

Как-то Аля спросила, знает ли она что-то о Гарике, созванивалась ли с ним, ну и вообще.

Оля покрутила пальцем у виска:

– Ты что, дура? Звонить этому уроду, который сделал меня инвалидом и сломал мне всю жизнь?

– Ну он же не виноват, – оправдывалась Аля. – Он же не специально. Да и сам инвалид теперь на всю жизнь. К тому же друзей потерял. Ты представляешь, какое это чувство вины? И как с этим жить? Ему не позавидуешь…

– А мне? – закричала Оля. – Мне позавидуешь? У него-то жена, ребенок, мать и теща. Старший брат, между прочим. Есть кому горшки выносить! А я? Переломанная, перебитая, без работы и без семьи. Да он на коленях должен передо мной полжизни стоять и деньги, кстати, дать! На что мне жить, Аль? Как выживать? Работать я не могу, пенсия три копейки! А ты мне: его пожалеть? Да пошел он! Скотина.

Аля не решилась возразить: это была Олина правда, и она имела на нее право.

А денег на самом деле катастрофически не хватало. И начались Алины походы по комиссионкам. Боже, какое же это было унижение! Как она это ненавидела и как боялась!