У меня была куча приятельниц – так, поболтать по телефону, похвастаться тряпками или цацками, посоветовать портниху или парикмахера – словом, всякая чушь. А вот подруг самых близких три. Марина, актрисуля из Театра оперетты – таланта на грош, но фигура, лицо и мозги… Таких мужиков ловила! Нет, правда, лучших из лучших.

Вторая моя подруженция, Муся, которую ты знала. Моя дорогая, глупенькая, веселая и беспечная Муся, которую все презирали: как же, жена мусорщика! И, наконец, третья в нашей компании – Александра Викентьевна, Шурочка.

Шурочкин муж был большим человеком в военном ведомстве. Генерал. После войны барахло тащил вагонами – от чайной ложки до мебели, от гардин до картин. Ах, какая у них была квартира на Смоленке! Музей. Шурка была деревенской, но страшно, просто до нервного срыва, боялась, что это узнают. И тщательно свою тайну скрывала – об этом знала только я. Шурка придумала себе родословную: дворянская семья, дом в Петербурге, дом в Риге, поместье под Тулой. Словом, дворянка. Знать.

Надо сказать, манер она нахваталась, этикет знала на пять, да и книгами не пренебрегала.

Шурка была высокой, статной, прямая спина, красивые ноги. Лицо тоже было вполне. А вот руки ее выдавали – крестьянские руки, с короткими пальцами, широкой ладонью.

И она всю жизнь носила перчатки – брехала, что страдает кожным заболеванием.

Так вот, моя дорогая. С Мариной все было просто и понятно. Воровка. В тяжелые времена я отдала ей несколько вещей на продажу. Уже тогда почти ушел твой дед, и я с твоим отцом фактически осталась одна. Добрынин тогда денег еще не давал – говорил, мол, хватит с тебя! Все оставил, ничего не забрал, словом, верх благородства. Наверное, это так, я не спорю.

Так вот, отдала я Марине две вещи. Браслет с бриллиантами, девятнадцатый век, камни приличные, но главное – работа.

И кулон. Браслет было не жалко – куда его носить? Мероприятия для меня закончились – Добрынин таскал туда новую жену. А вот кулон жалко… Я его очень любила. С виду он был простеньким: эмалевая основа и крест, выложенный мелкими сапфирами. Как говорили, Дом Грачевых, середина девятнадцатого века. Серия крошечная, штук десять, не больше.

Ты понимаешь, как мне были нужны деньги! Врачи для Саши, моя операция, подарки, продукты и прочее.

Через неделю звоню Марине – узнать, что да как. Она твердо клялась, что проблем с продажей не будет, вещи эксклюзивные, редкие, таких наперечет.

И вдруг слышу вой. Ну просто волчий вой, Аля.

Марина захлебывается в рыданиях.

Ничего не понимаю, ору в трубку, переспрашиваю, что случилось? А там снова вой и сопли:

– Соня! Прости! Прости бога ради! Хорошо, что мы успели поговорить! Я завтра хотела повеситься!

Завтра, слышишь? Вот это меня даже развеселило. Я взяла такси и поехала к ней.

Дверь открывает опухшая и зареванная Марина, глаза заплыли от слез. И на пороге бухается на колени и снова воет:

– Соня, прости!

И знаешь, настоящая истерика: трясется, бьется как в падучей – не могу поднять ее с пола. Чуть ли не пена изо рта.

Испугалась я не на шутку, пытаюсь вызвать карету «Скорой», она орет: «Не надо, я прыгну с балкона!» Ну, словом, актриса больших и малых театров.

Кое-как подняла ее, засунула под холодный душ, растерла, одела в теплое, напоила горячим чаем – а зубы все щелкают, руки трясутся. Господи, думаю, что же произошло? Какое горе, какая беда? Бросил очередной любовник? Вряд ли. Из-за мужиков она убиваться не будет. Что-то с ее дочерью или матерью? Те жили в провинции, Марина их не забирала – зачем? Будут только мешать. С дочкой Марина виделась в жизни раз пять – как родила, сразу к мамаше и сплавила. Деньгами снабжала исправно, но к девочке она была равнодушна. К матери, похоже, тоже. Боже, в чем дело, что же случилось? Заболела? Услышала страшный диагноз? Я, после своей операции, все понимала. И чувствовала, что жизнь моя кончилась.

Потом Марина попросила отвести ее в спальню. Отвела. И она тут же уснула – знаешь, прямо упала в кровать. Даже прихрапывала.

Ну что ж, я стала ждать. Сама устала, как черт. Прилегла на диване в гостиной и задремала в надежде, что та поспит и придет в себя, все объяснит.

Так и случилось – Марина проснулась через четыре часа, вышла из спальни, позевывая. Увидев меня, удивилась и испугалась:

– Ты еще здесь? – И снова в глазах дикий страх.

Села напротив, уронив лицо в ладони, зарыдала и начала свой рассказ. Мои драгоценности взялся продать ее бывший любовник. Имени сейчас не помню, что-то кавказское. Кажется, это был богатый абхазец, владелец цитрусовых плантаций под Сухуми. Ну и дальше все понятно – взял и пропал. Ни ответа, ни привета. Она собиралась ехать в Сухуми и искать «эту сволочь». Завтра.

– Завтра ты собиралась повеситься, – напомнила я.

Я сразу почувствовала вранье, не знаю почему. Все вроде сходилось, рассказано было складно и довольно убедительно – и ее истерика, и ее рассказ. В Абхазии много богатых людей, это правда. И там продать легче. А главное – здесь, в Москве, легко засветиться.

Ну хорошо, взял и пропал. Бывает. Но при чем тут я? Ты брала под свою ответственность, я тебе доверяла, мы столько лет вместе. Ты прекрасно знаешь мою ситуацию. Так выйди из этого достойно. Ты человек небедный, продай что-то свое, заложи, в конце концов. Попроси денег у своих друзей!

– Марина! – решительно сказала я. – У меня нет возможности делать такие подарки! Ты понимаешь? И деньги мне нужны срочно. Даю тебе три дня на решение этого вопроса. – Встала и вышла из квартиры.

На лестничной клетке опустилась на ступеньки и заревела.

Я ей не верила. Совсем. Почему? Не знаю. Но точно не верила. Марина не была отпетой аферисткой, нет. Так, продать подороже – это да. Она называла это «крутиться». «Все крутятся, – говорила она. – Только вы с Шуркой как у Христа за пазухой. А у меня мужа нет, я женщина одинокая».

– И чем дело кончилось? – спросила Аля, исподтишка поглядывая на часы.

– А ничем. – ответила бабушка, закалывая шпильками волосы. – конечно, я оказалась права.

Но сначала Марина исчезла. Пошли слухи, что она лежит в неврологической клинике, у нее нервный срыв.

А во время ее лечения ее якобы ограбили – вскрыли квартиру и вынесли все самое ценное. Словом, наша бедная Марина осталась больной и нищей. Вот так.

Шурка настаивала на расследовании – у нее были такие возможности, муж-генерал точно помог бы.

Оказалось, что квартиру действительно вскрыли и что-то оттуда вынесли. Но Маринину опись мы, разумеется, не видели. И Шура в это не поверила – сказала, все сказки и все подстроено.

Я несколько раз Марине позвонила, но та разговаривала вяло и все твердила, что она страшно передо мной виновата, а отвечать ей теперь нечем – сама осталась нищенкой. А потом она перестала брать трубку. Я убеждала себя, что все, что она говорит, – правда. Ну не могла так поступить подруга, зная мою ситуацию! Не могла! Ну не зверь же она!