– Лица я не видела! Оно было завешенокакой-то жуткой тряпкой – только щели для глаз! О, гадина, все предусмотрела,чтобы ее не узнали! Вероломный Бульон! Я убью тебя! А еще говорил, что увлексяметанием ножей! А сам под ручку эту фифу и нырк с ней в парк! – завопилаПипа.

От ее визга погнулся флюгер на крышепристройки, в которой располагался деканат. Кровати в комнате подбросило наполметра, завертело и с грохотом опустило на пол. Несмотря на то что вокругбушевал ураган, Таня неожиданно расхохоталась.

Удивленная Пипа перестала рыдать и снегодованием уставилась на нее:

– Гроттерша, чего ты ржешь какненормальная? Тебя ножкой кровати по голове зацепило?

– Твоя коварная соперница былмалоазиатский карликовый тролль, – едва выговорила сквозь смех Таня.

– Кто-кто? Что за бред?

– Еще его называют «тролль-горбун». Тысмотрела издали и не разглядела горба. Ростом малоазиатские карликовые тролли счеловека. Волосы у них роскошные. А лица они завешивают, чтобы людей не пугать.Ножи и кинжалы они метают прекрасно.

Пипа последний раз всхлипнула. По инерции.Хрупкое женское счастье вновь стало железобетонным.

– Но как ты догадалась?

– Когда ты упомянула про метание ножей.Они потому коварно скрылись в зарослях, что в Магфорде нельзя метать ножи впарке. Дриады сразу начинают крошить батон.

* * *

Уточнив у Склеповой, в какой комнате живутюноши, Таня поднялась еще на этаж. Навстречу ей, поклонившись, прошли дваангличанина. Они о чем-то говорили, но, заметив Таню, замолчали ипосторонились, хотя места на лестнице было столько, что разошлись бы и дваслона. Один из англичан был Прун, телохранитель Гурия, второго Таня виделавпервые.

Она повернула налево и оказалась у началаузкого коридора со множеством портретов и литографий на стенах. Она прошла мимодвух комнат и, услышав из третьей русскую речь, поняла, что ей сюда.

Таня хотела толкнуть дверь и войти, чтобыокончательно убедиться, что Ваньки в комнате нет, как вдруг услышала голоса. Наэтот раз они доносились не из комнаты, а из небольшого холла прямо по коридору.Беседовали двое. Один голос она узнала сразу: Бейбарсов. Второй голоспринадлежал девушке. Тане трудно было определить пока, кому именно, хотя она,безусловно, ее знала.

Таня застыла. Она даже не задумывалась о том,подслушивает или нет. Она не подкрадывалась, не прижималась к стене, непроизносила заклинания невидимости, а просто неподвижно стояла, пока коридоруслужливо доносил до ее слуха чужой разговор.

– Ты думаешь о ней? – спрашивалаБейбарсова девушка.

– Нет.

Девушка тихо засмеялась:

– Так я тебе и поверила. Ты забыл: мы можемлегко обмануть <I>чужих<D>, но <I>своих <D>мы обманутьне можем. Я знаю тебя лучше, чем ты знаешь сам себя.

– Это нелогично. Лучше, чем я, меня никтоне знает. Ты ошибаешься, – упрямо отвечал Бейбарсов.

– Я никогда не ошибаюсь. Даже не знай яформулы магического проникновения, мне было бы достаточно один раз заглянуть втвои глаза, – заспорила его собеседница.

– Ну знаешь и знаешь… Тебе-то что задело? – сказал Бейбарсов.

Голос его звучал устало. Обычный человеческийголос, без стальных нот и вечной иронии, с которой он разговаривал с Таней. Онаи узнавала, и не узнавала его одновременно. Это была та часть Бейбарсова,которую она пока не знала.

По какой-то интонации, по особому мягкомупроглатыванию окончаний слов и закруглению предложений Таня внезапно поняла,кто собеседник Бейбарсова. Жанна Аббатикова, третья из некромагов, та самаяЖанна, чей странный взгляд она порой ловила на себе.

– Ты все еще рисуешь то, что рисовалтогда? Не надоело? Одно и то же лицо… Была бы хоть красавица, а то… – не беззависти продолжала Аббатикова.

– Откуда ты знаешь, что именно я рисовал?Я никому не показывал.

– Не так уж сложно догадаться, когда одинрисунок повторяют сотни раз, начиная с двенадцати лет. Даже если при этом вечноприжимают бумагу к груди, защищают папку сдвоенным проклятьем и накладывают наверевочки папки змеиные заклинания, – не без ехидства заявила Жанна.

– Но если это известно тебе, значит,знала и хозяйка? – задумчиво протянул Бейбарсов.

– Само собой. Неужели ты думаешь, насвете могло существовать что-то, чего бы она не знала? Однажды я видела, какона листает твою папку. Листает и ухмыляется как-то по-особенному, а твоиверевки-змеи обвивают ей пальцы… Ты в этот момент был в лесу. Я ничего нерассказала тебе, потому что… сама не знаю почему.

– Но почему она мне не запретила? Мы жестолько раз слышали, что нам нельзя любить. Того, кто полюбит, ждет смерть.Сколько раз она это повторяла! А тут ей все было известно и… молчание… Она неубила меня, – растерянно сказал Бейбарсов.

– Старуха была умна. Возможно, ей была ненужна твоя смерть, а может, существовали иные причины. Когда она листала твоюпапку, мне чудилось, старуха довольна.

– Довольна? Я никогда не видел еедовольной. Разве что умирал кто-то из старых ее врагов, и она вычеркивала егоимя в толстой книге, – заметил Глеб.

– Да, я тоже это помню. Но ты увильнул отвопроса. Я спросила: рисуешь ли ты то же самое? Только скажи правду, ведь якогда-то была привязана к тебе и скрывала это от старухи. Я почувствую, если тысолжешь.

Бейбарсов помедлил.

– Да. Если это можно назвать рисованием.Рука перестает повиноваться мне. Она скользит по бумаге, как чужая. И опять уменя навязчиво получается одно и то же лицо.

– Ее? Тани Гроттер? – неприязненноспросила Аббатикова.

Снова длинная пауза. Таня испуганно ждалаответа, но, когда ответ прозвучал, он был совсем не таким, как тот, чтосложился у нее в сознании.

– Да. Лицо ее. Но это не она, –сказал Бейбарсов.

Услышав за спиной какой-то звук, Таняоглянулась. К ней быстро, размахивая при ходьбе руками, шел Ванька и ужеоткрывал рот, чтобы крикнуть что-то приветственное. Таня поспешно кинулась емунавстречу и быстро утянула его из коридора на лестницу. Она опасалась, чтоВанька ее окликнет и некромаги догадаются, что она стала случайнойсвидетельницей их разговора.

– Что с тобой? Ты вся дрожишь! –удивленно сказал Ванька.

– Я простудилась, – соврала Таня наавтомате.

Ванька с беспокойством коснулся ее лба широкойладонью.