Помимо терапии, зеркальная агнозия — неспособность пациента определить местонахождение реального предмета и схватить его — интересует меня и с научной точки зрения. Даже мой двухлетний сын, если ему показать в зеркале конфету, хихикнет, обернется и тут же сунет сладкое в рот. А вот старая и мудрая Эллен не могла этого сделать.

Я могу предложить, по крайней мере, два объяснения сему загадочному явлению. Во-первых, не исключено, что синдром вызван игнорированием (неглектом). Как будто пациент бессознательно говорит себе: «Поскольку это отражение, объект должен находиться слева от меня. Но левой стороны на моей планете не существует, значит, объект внутри зеркала». Какой бы абсурдной ни казалась нам, обладателям интактного мозга, эта интерпретация, это единственное, что имеет смысл для Эллен, учитывая ее «реальность».

Во-вторых, синдром зеркала может не быть прямым следствием неглекта, хотя обычно они наблюдаются вместе. Мы знаем, что при поражении правой теменной доли пациенты испытывают выраженные трудности с пространственными задачами; следовательно, синдром зеркала может оказаться просто одним из проявлений таких дефицитов. Правильное реагирование на зеркальное изображение предполагает одновременное удержание в памяти и отражения и самого предмета, а также соответствующую умственную гимнастику, позволяющую корректно определить местоположение предмета, которому это отражение принадлежит. Данная весьма изощренная способность может быть нарушена в результате поражения правой теменной доли, учитывая важную роль этой структуры в обработке пространственных атрибутов окружающего мира. Если это так, зеркальная агнозия может стать новым экспресс-тестом на повреждения правой теменной доли[79]. В эпоху растущей стоимости визуализации головного мозга любой простой анализ будет полезным дополнением к диагностическому инструментарию невролога.

Однако самый странный аспект синдрома зеркала — реакции самих пациентов: «Доктор, почему я не могу взять ручку?»; «чертово зеркало мешает»; «ручка внутри зеркала, я не могу дотянуться до нее!» «Эллен, я хочу, чтобы вы взяли реальный предмет, а не отражение, — говорю я. — Где настоящая ручка?» И она отвечает: «Настоящая ручка вон там, за зеркалом, доктор».

Только представьте: такая простая вещь, как зеркало, отбрасывает этих пациентов в сумеречную зону, в которой они не могут — или не хотят — сделать простой логический вывод: поскольку отражение находится справа, предмет, создающий это отражение, должен быть слева. Можно подумать, для таких больных изменились сами законы оптики — по крайней мере, в крошечном уголке их вселенной. Обычно мы считаем наш интеллект и «высокоуровневые» знания — такие как законы геометрической оптики — невосприимчивыми к искажениям сенсорных сигналов. Но эти пациенты учат нас, что это не всегда так. Для них все как раз наоборот. Искажен не только их сенсорный мир — перекручивается вся база знаний, дабы приспособиться к странной новой реальности, в которой они обитают[80]. Дефициты внимания, похоже, пронизывают все их мировоззрение: они не способны отличить зеркальное отражение от реального объекта, хотя могут вести нормальную беседу по другим темам — политике, спорту или шахматам — так же хорошо, как вы или я. Спрашивать у таких пациентов, каково «истинное местоположение» предмета, который они видят в зеркале, все равно, что спрашивать у нормального человека, что находится севернее Северного полюса. Или действительно ли существуют иррациональные числа (например, квадратный корень из 2 или π с бесконечной цепочкой десятичных знаков). Это влечет за собой глубокие философские вопросы: например, насколько мы можем быть уверенными в том, что наше собственное восприятие реальности так уж надежно? Инопланетное четырехмерное существо, наблюдающее за нами из четырехмерной вселенной, вероятно, сочтет наше поведение столь же извращенным, неуклюжим и до абсурдного комичным, каковым мы считаем нелепые поступки больных с неглектом, застрявших в своем странном зеркальном мире.

Миссис Доддс уже начинала терять терпение. Почему все вокруг — врачи, терапевты, даже ее сын — настаивают, что ее левая рука парализована, хотя она-то прекрасно знает, что рука работает нормально? Ну да, всего десять минут назад она использовала ее, чтобы умыться.

Разумеется, миссис Доддс знала, что две недели назад у нее случился инсульт — именно поэтому она и находилась здесь, в Медицинском центре Калифорнийского университета в Хиллкресте. Если не считать легкой головной боли, она чувствовала себя гораздо лучше и хотела поскорее вернуться домой. Лечащему врачу миссис Доддс заявила, что ей не терпится заняться подрезкой роз и возобновить ежедневные утренние прогулки по пляжу. Вчера она видела свою внучку Бекки и подумала, как хорошо будет показать ей сад сейчас, когда он в полном цвету.

На самом деле в результате инсульта в правом полушарии вся левая половина тела миссис Доддс была полностью парализована. Я вижу много таких пациентов каждый месяц. Обычно они буквально засыпают меня вопросами о своем параличе. Когда я опять смогу ходить, доктор? Смогу ли я снова шевелить пальцами? Когда я зевнул этим утром, моя левая рука шевельнулась — значит ли это, что я начинаю выздоравливать?

Однако есть небольшое подмножество пациентов с повреждением правого полушария, которые, как и миссис Доддс, кажутся блаженно равнодушными к своему состоянию, — очевидно, они вообще не осознают, что вся их левая сторона парализована — хотя во всех остальных отношениях они психически здоровы. Французский невролог Жозеф-Франсуа Бабинский, в 1908 году клинически наблюдавший это любопытное расстройство — склонность игнорировать, а иногда даже отрицать паралич левой руки или ноги — назвал его анозогнозией («не осознающий болезнь»).