— Миссис Доддс, как вы себя чувствуете сегодня?

— У меня болит голова, доктор. Вы знаете, они отвезли меня в больницу.

— Почему вы приехали в больницу, миссис Доддс?

— Ну, у меня был инсульт.

— Откуда вы знаете?

— Две недели назад я упала в ванной, и моя дочь привезла меня сюда. Мне сделали МРТ и рентген и сказали, что у меня инсульт.

Очевидно, миссис Доддс знала, что произошло, и понимала, где находится.

— Все ясно, — сказал я. — И как вы себя чувствуете сейчас?

— Прекрасно.

— Вы можете ходить?

— Конечно, я могу ходить.

В течение последних двух недель миссис Доддс лежала в постели или сидела в инвалидной коляске. После падения в ванной она не сделала ни единого шага.

— А как насчет ваших рук? Вытяните руки. Вы можете ими пошевелить?

Миссис Доддс, казалось, слегка раздражали мои вопросы.

— Разумеется, я могу пошевелить руками, — проворчала она.

— Вы можете пользоваться своей правой рукой?

— Да.

— Вы можете пользоваться своей левой рукой?

— Да, могу.

— Обе руки одинаково сильны?

— Да.

Но как далеко вы можете зайти в подобных расспросах? Как правило, врачи стараются не давить на больного из страха вызвать то, что невролог Курт Гольдштейн называл «катастрофической реакцией». По большому счету, этот термин — медицинский жаргон для «рыданий»: другими словами, защита больного рушится и он начинает плакать. Однако, подумал я, если сперва хорошенько его подготовить и только потом столкнуть лицом к лицу с собственным параличом, возможно, такой реакции удастся избежать[81].

— Миссис Доддс, вы можете коснуться моего носа правой рукой?

Она сделала это без проблем.

— Можете ли вы коснуться моего носа левой рукой?

Ее парализованная рука неподвижно лежала перед ней.

— Миссис Доддс, вы касаетесь моего носа?

— Да, конечно, я касаюсь вашего носа.

— Вы в самом деле видите, как прикасаетесь к моему носу?

— Вижу. Моя рука в двух сантиметрах от вашего лица.

Это была откровенная конфабуляция, почти галлюцинация. Ее зрение было в порядке. Она прекрасно видела свою руку и все же настаивала на том, что она движется.

Я решил задать последний вопрос.

— Миссис Доддс, вы можете хлопнуть в ладоши?

— Разумеется, могу, — терпеливо ответила она.

— Хлопните, пожалуйста, один разочек. Для меня.

Миссис Доддс взглянула на меня и принялась делать хлопающие движения правой рукой.

— Вы хлопаете?

— Да, я хлопаю, — ответила она.

У меня не хватило мужества спросить ее, действительно ли она слышит хлопки, но, если бы я это сделал, мы, пожалуй, нашли бы ответ на вечный коан (загадку) дзен-буддизма — как звучит хлопок одной ладони?

Впрочем, не обязательно ссылаться на коаны, чтобы понять: миссис Доддс представляет нам загадку, разгадать которую не проще, чем осознать недвойственную природу реальности. Почему эта женщина — милая старушка, которая по всем признакам находится в здравом уме и способна четко излагать свои мысли, — отрицает, что парализована? В конце концов, почти две недели она была прикована к инвалидному креслу. Должно быть, ей множество раз хотелось что-то схватить или просто протянуть левую руку, но все это время та безжизненно лежала у нее на коленях. А главное, как она может «видеть», что касается моего носа?

На самом деле конфабуляция миссис Доддс находится на крайнем конце шкалы. Чаще всего пациенты с отрицанием придумывают нелепые оправдания своей неспособности задействовать левую руку. Во всяком случае, большинство не утверждает, что действительно видит, как парализованная конечность шевелится.

Например, когда я спросил женщину по имени Сесилия, почему она не трогает мой нос, она раздраженно фыркнула:

— Но, доктор, эти студенты-медики приставали ко мне весь день! Мне это надоело. Я больше не хочу двигать рукой.

Другая пациентка, Эсмерельда, выбрала иную тактику.

— Эсмерельда, как дела?

— Отлично.

— Вы можете ходить?

— Да.

— Вы можете двигать руками?

— Да.

— Вы можете пользоваться правой рукой?

— Да.

— Вы можете пользоваться левой рукой?

— Да.

— Можете ли вы указать на меня правой рукой?

Она указала на меня правой рукой.

— Можете ли вы указать на меня левой рукой?

Левая рука неподвижно лежала перед ней.

— Эсмерельда, вы указываете?

— У меня тяжелый артрит; вы же знаете, доктор. Это больно. Я не могу сейчас пошевелить рукой.

Иногда она прибегала к другого рода оправданиям:

— Вообще-то, я никогда не владела левой рукой так же хорошо, как и правой, доктор.

Наблюдение за такими пациентами подобно наблюдению за природой человека через увеличительное стекло; это напоминает мне обо всех аспектах человеческой глупости и о том, насколько все мы склонны к самообману. Ибо здесь, в одной пожилой женщине в инвалидном кресле, я вижу комически преувеличенную версию всех тех механизмов психологической защиты, о которых говорили Зигмунд и Анна Фрейд в начале двадцатого века — механизмов, используемых вами, мной и всеми остальными, когда мы сталкиваемся с тревожными фактами о себе. Фрейд утверждал, что наш разум применяет эти психологические трюки для «защиты эго». Его идеи обладают такой интуитивной притягательностью, что многие из предложенных им терминов проникли в повседневный язык, хотя никто не думает об этих явлениях как о подлинной науке, ибо сам Фрейд никогда не проводил экспериментов. (Мы еще вернемся к Фрейду позже, когда будем обсуждать роль анозогнозии в экспериментальном изучении неуловимых аспектов психики.)

В самых крайних случаях пациент не только отрицает, что рука (или нога) парализована, но и настаивает, что рука, лежащая на постели рядом с ним, его собственная парализованная рука, принадлежит не ему!

Недавно в реабилитационном центре Ривермид в Оксфорде (Англия) я схватил безжизненную левую руку одной женщины и поднял ее с одеяла.

— Чья это рука?

Она посмотрела сначала на руку, потом мне в глаза и воскликнула: