Граф пристально посмотрел на свою собеседницу, взвешивая что-то, и отрывисто бросил: – Идем.

Не особо церемонясь, он ухватил гостью за руку и повел в дом, а я постояла минуту в раздумьях, а потом поторопилась вернуться к черному ходу.

***

– Илинка, а ты чего здесь?

Златка закрыла за собой дверь и уставилась на меня. День подошел к вечеру, в комнате было сумрачно, и соседка щурилась, пытаясь разглядеть мое лицо. А я его опустила, уткнулась взглядом в колени, не хотела, чтобы подруга увидела следы слез, которые отереть не успела. Врасплох меня возвращение Златки застало. Раньше-то хорошо, если кухонные служанки к ночи освобождались, а теперь все по новому, дан Кражич велел допоздна не задерживаться.

– Что, выжила тебя приезжая краля? – понимающе усмехнулась подруга, подходя ближе и усаживаясь рядом со мной. – Ну да, она же благородная, не нам чета.

Не нам… Птицу по полету видно, а эта так уж точно издалека прилетела, из краев сытых и благополучных. Непонятно только, чего она в нашем захолустье забыла?

Я взяла Златку за руку, задавая безмолвный вопрос.

– Кто такая? Ясь говорит, зазноба лорда Штефана, леди Бранимира Берден. В Стобарде слухи ходили, что граф за ней несколько лет ухаживал, даже предложение делал, но старый лорд Берден ему отказал.

Отказал? А зачем же она приехала, да еще и одна, без компаньонки и положенных незамужней леди сопровождающих?

– А кто ж ее знает? – пожала плечами Златка, легко прочитав мои мысли. – У благородных свои причуды. Они ведь что хотят, то и делают, никто им не указ.

Это да. К благородным в империи отношение совсем иное, чем к простолюдинам. Это мне на своей собственной шкуре испытать довелось.

– А платье видала, какое? Из хольмского шелка, все цветами расшитое, наверное, целое состояние стоит, – вздохнула соседка. – И накидка соболями оторочена.

Златка могла бы и не рассказывать об этом. Я уже и сама все разглядела: и наряд, по оленденской моде пошитый, и меха дорогие, и туфельки с золотыми пряжками.

– Только вот что я тебе скажу, Илинка, – не унималась подруга, – благородная она или нет, а смотрит на нашего хозяина, чисто сука течная.

Я почувствовала, как больно сжалось сердце. Неужто не я одна это увидела? А лорд Штефан? Он-то что? Я проследила, как арн отвел леди Бранимиру в гостевые покои и сам туда вошел. И сколько ни ждала, так больше оттуда и не вышел. И я не знала, что думать и что делать.

– Ох, ну и жизнь, – вздохнула Златка. – Раньше годами ничего не происходило, а теперь что ни день, то что-то новенькое.

Это да. Со времени приезда арна прошло всего чуть больше двух седмиц, а у нас столько перемен! Винкоша казнили, Салта с Лершиком в тюрьме Стобарда суда ждут, старшей Самиру назначили. Да и я… Нет, про себя пока думать не хотелось. Слишком больно было. Гордость раненым зверем кричала, а сердце… А сердце болью заходилось, беду неминучую чуяло. И было у этой беды лицо белое, губы алые и глаза черные, неприкрытой похотью наполненные.

– Ой, ты ж ещё не знаешь, в замке стража новая, – вспомнила Златка. – Старую-то арн выгнал, только Ураса с Вальдером оставил, и теперь пришлые всем в замке заправляют. Уж такие красавчики! Ни в чем дану Кражичу не уступают.

Златка принялась рассказывать о сослуживцах графа, а я слушала ее и маялась. В душе зрела решимость пойти к арну и узнать свою судьбу. Понять, как дальше жить. Наверное, сейчас я впервые так остро жалела о том, что не могу говорить. Даже не говорить – кричать: о своей любви, о своей боли, о том, что не хочу арна ни с кем делить…

– Илинка, ты меня слушаешь? – заметила мою рассеянность Злата.

Я кивнула.

– Подожди-ка, – присмотревшись ко мне, всплеснула руками соседка. – Да ты никак влюбилась? Ох, Илинка! – расстроилась она. – Да как же тебя угораздило?

Я только плечами пожала. Откуда ж я знаю, как? Увидела арна в тот, самый первый раз, в глаза его заглянула – и пропала! Кто объяснит, откуда любовь берется? Одной искры достаточно, чтобы внутри все загорелось-засияло.

– Ох, дурная девка! – сокрушенно вздохнула Златка. – Нашла в кого влюбляться! Это же арн! Натешится тобой да и выкинет, а ты слезами умоешься!

Она посмотрела на меня с жалостью и спросила:

– Что делать-то будешь? Он же теперь вокруг гостьи вьется, про тебя и думать забыл. Прям, как Яцек мой. Стоило мельниковой дочке его поманить, так он тут же к ней переметнулся. На приданое богатое позарился.

Златка вздохнула, и глаза ее погрустнели, а я смотрела на нее и думала, что у каждой из нас своя беда. И все из-за чувств проклятых, над которыми ни она, ни я не властны.

– Вот что я тебе скажу, подруга, – голос соседки зазвучал решительнее. – Ты с лорда Штефана денег побольше стряси, да и забудь про него. Девки слышали, как управляющий кому-то из стражников говорил, что хозяин скоро уедет вотчины свои проверять, долго его не будет. Глядишь, ты за это время графа и разлюбишь. А что? Взять хоть меня. Уж как я Яцека любила, а прошло пару месяцев, так и думать про него забыла.

Я глядела на Златку, кивала, соглашаясь с ее словами, а сама понимала, что не получится у меня арна разлюбить. Не выйдет.

***

Штефан

Он смотрел на сидящую за столом Бранимиру и сам не знал, что чувствует. Какая-то часть его – темная часть – тянулась к прошлому, в котором были долгие южные ночи, наполненные горячей страстью и бешеным биением сердца, неистовство зверя и надежды на скорый брак, мечты о детях и о той, что будет идти с ним по жизни рука об руку. Тогда, два года назад, он готов был отдать все, только бы назвать Бранимиру своей. Эта женщина свела его с ума своим изменчивым нравом и резкими переходами от неприступной холодности до разнузданной страстности. Первая красавица Олендена. Дочь советника императора. Ох, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы добиться ее благосклонности! Но ведь добился. Она уверяла его в своей любви. Клялась, что будет ждать, и говорила, что ее сердце принадлежит только ему. А потом он получил то проклятое письмо, перечеркнувшее все надежды и обещания… И вот сейчас она здесь, рядом с ним. Смотрит своими загадочными глазами, а он так и не может понять, что скрывается за их непроницаемой чернотой.

– Так зачем ты приехала, Мира? – жестом отослав служанку, спросил он.

Зверь настороженно замер, прислушиваясь к его словам. Он помнил вкус сладкой плоти, его зверь. Помнил жаркие ночи и безудержную страсть. И он тосковал по той вседозволенности, которую ощущал в объятиях жадных рук Бранимиры. С ней ему не нужно было сдерживаться. Мира любила ходить по краю и смотреть в лицо опасности. Ее не останавливали ни боль от когтей, ни синяки, ни следы от укусов. Она готова была на все, лишь бы утолить голод своей плоти. «Ты один понимаешь меня, Штефан, – вспомнился ему ее шепот. – Ты один способен дать мне то, чего мне хочется». Толика магии, доставшаяся Бранимире от бабки, помогала его любовнице легко сносить боль и ласки зверя. И Мира никогда не осторожничала, погружалась в страсть с головой, без оглядки на то, что будет после.